Полк прорыва - Владимир Осинин

Он вовсе не шутит. Да и почему он должен шутить? Заместителю по строевой положено командовать.

Шорников перевел дыхание, осмотрелся, подошел к микрофону и каким-то надрывным, неокрепшим голосом произнес первую команду. Загремела и, казалось, весь свет оглушила музыка. Дрожит земля, пыль клубами перекатывается по вытоптанному песку — не песку, а пеплу, потому что пыль бывает тяжелее, а эта поднималась в воздух невесомой, как дым, окутала трибуну, ничего не видно.

— Хорошо! — закричал полковник. — Выше ногу! Раз-два! Выше! Раз-два!

Казалось, он не выдержит и сейчас перемахнет через барьер трибуны и затопает в голове строя — поступь полка сразу станет тверже и там, где он пройдет, земля прогнется, потечет река.

— Ну, как парад? — спросил Огульчанский.

— Пыли многовато.

Огульчанский долго хохотал.

— От пыли никуда не деться. Это вам не штаб, где с бумажками возятся. Но ничего — принюхаетесь! И командовать привыкнете. А меня, брат, хлебом не корми, но чтобы мог перед строем постоять. Я с детства почему-то все время хотел представить себе Наполеона — как он чувствовал себя перед своей победоносной армией? Наверное, мороз пробегал по коже!

Уже после отбоя Огульчанский пришел к Шорникову в казарму и, как самую радостную весть, сообщил, что предстоит выезд в пустыню — на много дней.

Шорников уже был в постели, полковник присел на койку, закурил, втянул весь дым и не выдохнул, впитал в себя. От него разило никотином.

Опять они вспоминали свой прославленный гвардейский Сталинградский корпус, однополчан, многие из которых стали высокими начальниками.

— А я вот угодил в эту дыру! — сказал Огульчанский. — И все друзья позабыли. Недаром в песне поется: «Все други, все приятели до черного лишь дня».

— Но какие у вас черные дни? Не многие ведь из наших сталинградцев, заслуженных фронтовиков, достигли вашего положения.

— Вы просто не понимаете меня! Надо же иметь хоть элементарную чуткость. Я ведь потерял дивизию! Служил верой и правдой. И никому об этом не говорю — только вам!

— Благодарю за доверие. Но вы уж меня не подминайте своим авторитетом. Если хотите, чтобы я всегда был с вами откровенен.

— А как же иначе? И мы с вами еще постараемся доказать, что не лыком шиты!

— На меня вы можете положиться.

Огульчанский пожал ему руку и вышел за дверь.

Шорникову показалось, что полковник не понял его: Огульчанскому нужен просто верноподданный, а он подразумевал долг, перед которым все равны.

ГЛАВА ВТОРАЯ

В половине второго ночи за Шорниковым прибежал посыльный:

— Вас вызывают к телефону, товарищ подполковник.

— Кому это я понадобился?

— Не знаю. Из штаба округа. Приказано найти вас срочно.

«Может, маршал Хлебников?»

Трубка лежала перед дежурным на столе. Не успел Шорников ее поднести к уху, как услышал:

— Извини, старина, это я — Сорокин. Днем до тебя не дозвониться. Забронируй для меня, пожалуйста, номер в гостинице.

— С душем тебе или без душа?

— Конечно, с душем!

Шорников вышел на улицу и остановился у клумбы, которую солдаты перекопали и посеяли какие-то цветочки.

Неожиданно похолодало. Яркие звезды и ветер. Сущая зима, только не было снега.

А в Москве десять часов вечера, совсем раннее время; и Елена с Оленькой, конечно, не спят. Может, сидят за столом на кухне и пьют чай.

И тут же подумал другое: а что, если Оленька не ест и не пьет, обливаясь слезами, твердит свое: «Хочу к папе!»? Слишком мало дней у них было для того, чтобы они сошлись.

В первую же ночь, когда войска вышли на учения, начался дождь.

— Вот повезло! — сказал Шорников. — Воздух освежит и пыль прибьет.

— Да, шибко «повезло», — ответил Огульчанский. — Если мы не перейдем с ходу Черный овраг, то горя хватим.

— Я смотрел по карте, там все вроде нормально.

— По карте действительно все нормально. Но с одной картой тут не проживешь.

Они ехали вместе в газике. Полковник Огульчанский сидел впереди, рядом с водителем, а Шорников позади, у рации. Колонна тянулась за ними — бронетранспортеры и машины с пушками и минометами на прицепе, танки с десантом.

— Черт знает что! — нервничал командир полка. — Вот так всегда — когда бедному жениться.

Гроза в пустыне ни с чем не сравнима. Особенно ночью. Молнии плюхаются с неба о землю и разбиваются в лепешку — то там, то здесь возникают какие-то яркие пятна. Громовой гул перекатывается шквалом, встречается с другим таким же гулом и разваливается на куски, сотрясая планету.

— Жаль, что громоотводов на машинах нет, — говорит водитель.

— Мы сами — громоотводы! — ответил полковник.

Подъезжая к Черному оврагу, он сказал радисту:

— Передайте командирам подразделений: всем поднять на бронетранспортерах капоты!

«Что это он выдумал?»

— И смотреть в оба!

У Черного оврага он приказал остановиться, пусть колонна подтянется. Воды в овраге почти не было, и полковник повеселел.

— Попробуем грязь! — Огульчанский вылез из машины и сделал несколько шагов по буроватому наплыву, который успел уже раскиснуть и был как сливочное масло.

Безобидные ручейки торопливо сбегали под уклон. Черные, они сверкали, переливаясь, как чешуйчатые спины длинных змей.

— Ладно, поехали с богом! — сказал командир полка. — А вы, зам, останьтесь, проследите, чтобы машины не застряли.

Газик немного буксовал, но все же упрямо лез вперед, выбрался на противоположную сторону. За ним пошли другие машины.

Уже половина колонны на том берегу. И все же Огульчанский не выдержал, появился в овраге и с ходу закричал:

— Давай! Давай! Вперед!

Машины сильные, ходовая часть хорошая — и ливень не помеха.

— Берегись!

Сначала Шорников подумал, что на него сейчас наедет танк или какой-нибудь грузовик, но увидел что-то невероятное: слева по оврагу катился мутный вал — выше человеческого роста. На гребне волны всякий мусор, сухая трава, саксаул, даже какие-то доски и бревна.

— Спасай машины! — закричал Огульчанский. И тут же его свалило и понесло течением. Видимо, он был готов к этому, поплыл, высоко приподнимая голову и стараясь прибиться к борту бронетранспортера, хотя казалось, и его сейчас обернет и придавит всех намертво. Солдаты из кузова протягивают полковнику руки, подхватывают и втаскивают в бронетранспортер.

— Машины засосет! — потряс над собой кулаками Огульчанский. — Танки давайте! Скорее танки!

В темноте зашевелились усы-прожекторы. Темно-зеленые чудовища, забрызганные грязью, мягко и легко подкатили к машинам.

— Бросайте трос!

Трос упал в воду, его не поймали.

— Гаврики!..

Наконец бронетранспортер подцепили, попробовали вытаскивать его танком, но трос лопнул. Бронетранспортер так засосало, что теперь не вытащить, наверное, пятью танками.

— Танковый трос цепляйте! Танковый!

Уже не один, а два танка подцепили и не потянули, а поволокли бронетранспортер, как колоду. Полковник Огульчанский стоит по колени в воде, весь мокрый и кричит:

— Давай! Давай!

Танки тянут, грязь и песок вылетают из-под гусениц фонтаном.

— Давай!

Кто-то из солдат встал рядом с полковником, не сводит с него глаз, — телохранитель.

— Держись!

Неожиданно накатилась новая волна, выше прежней, — видимо, прорвало еще один затор. Огульчанский, хотя и стоял на каком-то бугорке или огромном валуне, поскользнулся, упал на колени, странно шарил в воде руками, будто хотел вытащить из-под коряги щуку. Что-то угловатое и черное, с выпирающими гранями поднялось над его головой. Откуда-то взявшийся пустой ящик из-под оружия! Какой-то ефрейтор оттолкнул его в сторону, и ящик пошел мимо, поплыл по течению. Полковник встал, а ефрейтора рядом не оказалось. Шорников и солдаты побежали вниз, туда, где овраг поворачивал, наперерез течению, встали цепочкой, перегородили овраг. Пострадавшего поймали, помогли выбраться на берег.

— Полковник жив? — спросил он, вытирая лицо руками и отфыркиваясь.

— Жив.

Ефрейтор опустился на землю, его стало рвать.

— Врача скорее! Где врач? Ну, я с него штаны спущу!

— Здесь врач!

Огульчанский отвернулся от него и закричал водителям:

— Что остановились? Вперед! Берите в сторону. Подполковник Шорников! Командуйте! Что стоите руки в брюки?

Но он не стоял «руки в брюки», вместе с майором Сорокиным переправлял технику второго батальона. Шорников подбежал к Огульчанскому.

— Ладно, продолжайте! — махнул рукой полковник. — Это я так… Кажется, переберемся благополучно. Только вот тылы придется оставить до утра: у нас просто нет времени.