Было записано - Greko

он. — Что с ним будет? Как вырвать его из лап Шамиля, этого исчадия ада⁈ Он явился внезапно и все-все разрушил. Мы еще настрадаемся с ним![1] Как вернуть Илико⁈ Что с ним станет?

— Выкуп! — попытался я его успокоить. — Мне довелось вытаскивать русских моряков и солдат из черкесского плена. Не скажу, что было легко. Но справился.

— Ты поможешь? — с надеждой спросил князь.

— Что я могу сейчас? — с горечью ответил ему. — Я простой унтер-офицер. Кто в горах станет меня всерьез слушать?

— А если выйдешь в офицеры?

— Боюсь, не выйду. Слишком могущественны мои враги.

Григол печально повесил голову. Исчезло мгновение надежды, навеянное моими словами — слабой и быстротечной, как случайный лучик света, вырвавшийся из грозовых облаков.

— Князь, не отчаивайся! Найдутся и другие переговорщики. Серебро или обмен — вот, что спасет твоего брата.

— Мюриды не понимают цену деньгам. Их аппетиты безграничны. Сколько запросят, миллион⁈ Где я раздобуду такую груду золота⁈ А обмен? Я же сказал: Шамиль требует сына.

— Это сперва. Ты же знаешь, как устроена торговля на Востоке. Я все это проходил. Сперва «дай серебра по весу пленника». Потом — «дай две овцы и пистолет».

Григол снова воспарил духом.

— Думаешь, найдем компромисс?

— Конечно, грузинский князь — это не простой мичман или капитан. Придется поторговаться. Лучше всего захватить кого-то из ближайшего окружения Шамиля. Какого-нибудь наиба…

— Где мы найдем такого?

— Сами придут, — пророчески сказал я. — В бою обретем предмет для торга, как подобает настоящим мужчинам!

— Да! — закричал Григол.

Он вскочил на ноги. Грохнул об пол чашу. Топчась на черепках, потряс выхваченным из ножен кинжалом.

— Да будет битва!

Устыдившись своего порыва, Орбелиани вложил кинжал в ножны. Уселся обратно на ковер.

— Что же мы все обо мне да обо мне… Как твои дела? Как дочка?

Я вздохнул. Теперь пришла моя очередь печалиться.

— Растет без отца. Вернулся из похода в Гурию. Перед выходом на Самурскую линию меня отпустили на три дня в Тифлис. Впервые Сонечку увидел. Покрестил…

Я не стал жаловаться, как провел зиму. Хвастать тут было нечем. Моя рота простояла в Кутаиси, охраняя арестованных мятежников, и приводила себя в порядок после гурийского похода. Незавидная мне снова выпала участь.

— Кто крестные? Надеюсь, наши?

— Наши-наши! — успокоил князя. — Крестной мамой, без споров и обсуждений, выбрали Ануш Тамамшеву, хотя Манана, твоя кузина, обиделась. Но на крестины все же пришла…

— А кум?

— Тут вообще все было непросто. Многие хотели, — я вздохнул, вспомнив непростой разговор с Федором Торнау. — Но примчался Сандро Гуриели. Бросился на колени перед Тамарой. Уж не знаю, что он ей сказал, но теперь мы с ним породнились.

— Я слышал, он многим тебе обязан…

— У него сын растет, знаешь?

Григол кивнул.

Не удивительно. В Грузии среди князей все про всё и про всех знали.

— В общем, на пиру Гуриель мне твёрдо сказал: сперва буду тебе кумом, а потом — сватом.

Орбелиани засмеялся.

— Выпьем за детей! За их будущее! За это и умирать легко, нам — воинам. А еще лучше — жить! Пить вино на свадьбах наших детей и смотреть, как подрастают внуки под жарким солнцем восхитительной Грузией. Они, наши дети и внуки, сделают нашу землю еще краше — настоящей жемчужиной в саду цветущих роз!

Я не смог не ответить с улыбкой:

— Вот, теперь, мой друг, я узнаю человека, написавшего:

Люблю я пир, где царствует свобода,

Где слово «пей!» с заката до восхода

Над беззаботной слышится толпой;

Где, веселясь за чашей круговой,

Мы пьяный рог сменяем азарпеше

… Наутро хмельные чаши мы сменили не на серебряную чарку для вина, а на ружья. На наш отряд набросились аварцы под предводительством нового наиба Кази-Кумуха, Хаджи-Ягья. Четыре тысячи против двух рот, 30 казаков и одного единорога. Нас было чуть более трехсот бойцов, которых бросили горские милиционеры, как только окрестные горы заполнились мюридами.

Только вчера мы пили вино и мечтали захватить в плен наиба. И вот он перед нами. И соотношение сил такое, что впору самим задирать лапки кверху. И на помощь основного отряда нечего рассчитывать — до него 25 верст по сложно проходимым горам.

Князь Орбелиани принял командование на себя. Отделил 80 человек в резерв, разместив их на левом фланге. Эриванцы встали на правом. Тонкая темно-синяя линия обороны на возвышенностях. Только на сложный рельеф и была надежда. Призрачная как горная роса на лепестках роз, которую любил воспевать князь.

Сегодня он не был поэтом. Пришел черед капитану показать, чего он стоит как воин.

Мюриды бросились толпой — конные и пешие, с обнаженными шашками. Сперва на наш левый фланг, ближайший к неприятелю. Натиск был столь стремителен и яростен, что линия обороны была быстро прорвана. Горцы добрались до лагеря.

— В атаку! Штыком — бей! — совсем не поэтично скомандовал Орбелиани.

Резерв опрокинул врага. Те откатились, потеряв три значка и 26 бойцов. Сгрудились ошеломленные. Они не могли поверить, что горсточка русских смогла их отбросить.

Хаджи-Ягъя бросил новые орды против эриванцев. Его ждал неприятный сюрприз. Недаром барон Врангель несколько лет натаскивал свои батальоны на слаженную стрельбу, надеясь вернуть полку былую славу. Не прошла даром его выучка, которая не прекращалась и в перерывах между тюремными караулами в Кутаиси. Слаженный залп смешал толпу нападавших. Не перезаряжаясь, под прикрытием порохового дыма, эриванцы стройными рядами бросились в штыковую атаку. Не успел этот дым развеяться, мюриды обнаружили прямо перед собой острую стальную щетину, накатывающую сверху по склону. Не выдержав яростного натиска, кази-кумухцы побежали, бросив еще один значок.

Эриванцы, прихватив своих раненых, вернулись на позицию. Горы огласило русское «Ура!».

Я кричал вместе со всеми. Многое мне удалось повидать за прошедшие годы. Но это было чем-то невообразимым. Без крепостных стен, с одним лишь орудием, поливавшим мюридов картечью, рота опрокинула тысячи!

До полудня Хаджи-Ягъя уговаривал соратников повторить атаку, пока шла ожесточенная перестрелка. Толку от нее для горцев было мало. Единорог собирал куда больше жертв, чем отдельные удачные выстрелы с противоположной возвышенности. Обескураженный наиб не знал, что делать. Ничего не придумал другого, как атаковать одновременно по всему фронту. И с тем же результатом. Слаженный залп из ружей и единорога, яростная рукопашная — и вот снова бегут горцы. Теперь уже навсегда позабыв о