Тафгай. Том 9 - Владислав Викторович Порошин

никогда правда, сказанная в лоб, ничем хорошим не заканчивалась. А с другой стороны я же видел, что у меня и Виктории нет будущего. Пересеклись на какой-то короткий промежуток времени, а потом как в песне, что каждый пошёл своею дорогой, а поезд пошёл своей».

— Эй-эх, — донеслись до меня причитания бабы Тоси. — Дуры девки, я б на их месте вцепилась в такого мужика мёртвой хваткой.

— Точно, — захихикал я, — в современном потоке стремительной жизни без мёртвой хватки делать нечего. Ладно, баб Тось, я закончил.

Я ещё пару раз совковой деревянной лопатой провёл вдоль образовавшихся высоких снежных бортов, и остатки снега выбросил за большой сугроб. «Теперь во дворе в хоккей можно играть», — тут же подумалось мне.

— Пол-литру-то возьмёшь? — крякнула бабуля.

— Спортсмен, не пью.

— И в Новый год? — баба Тося выпучила удивлённые глаза.

— Как встретишь Новый год, так его и проведёшь, правильно? — захохотал я. — А я не хочу весь следующий 1975 год мучиться с похмелья и пугать круглое отверстие в полу клозета.

— Ой, дуры девки, дуры девки, — забубнила себе под нос бабуля. — Мужик-то золото, не пьющий! Ой, дуры.

Дальнейшие философские рассуждения бабы Тоси я слушать не стал, тем более они пошли по второму кругу, и, пожелав ей в наступающем году крепкого сибирского здоровья, пошагал домой. Перед тремя сегодняшними концертами агитбригады требовалось помыться, побриться и погладить джинсы и джинсовую рубашку, которые накануне постирал. Ибо Кира Нестерова предложила после последнего вечернего представления актёрам не расходиться по домам, а прямо на сцену ДК вынести стол и отметить самый любимый советский праздник в своём творческом коллективе. И я решил, что это гораздо интересней, чем под бой курантов слушать художественный храп старика Харитоныча, который к тому времени так накушается самогонки, что проснётся не раньше 1975 года.

Кстати, когда я вошёл во двор своего временного дома Иннокентий Харитонович неожиданно встретил меня с кочергой в руках.

— Тшшш, — прошипел он, приложив указательный палец к губам и, дикими выпученными глазами, указал на дверь сарая, где в данный момент кроме дров и угля больше ничего не хранилось.

— Поймал натовского парашютиста, которого попутным ветром принесло из Норвегии? — хохотнул я.

— Белка, — прошептал Харитоныч.

Я приставил лопату к стене дома и, осторожно подкравшись к хлипкой деревянной конструкции, заглянул внутрь через прореху между дверным полотном и верхней перемычкой. И действительно по поленнице дров шустро бегал маленький и юркий зверёк с пушистым свето-серым хвостом.

— Зачем тебе кочерга? — шепнул я.

— Сейчас я её кокну, — злобно захихикал Харитоныч, — тушку в суп, а из шкуры сделаю чучело. Здорово?

— Блеск, красота, — улыбнулся я. — Только у белки скорость рефлексов в три раза выше твоей, сто процентов промахнешься. Ещё и по ноге шарахнешь. Тащи морковку, я сейчас тебе один американский фокус покажу. Возьмём мы эту страшную зверюгу без шума и пыли.

— Да? — недоверчиво посмотрел на меня старик.

— Давай-давай, много рассуждаешь, только морковь сначала помой, иначе фокус-покус трах-тибидох не сработает.

Харитоныч пару секунд помялся на месте, с подозрением посмотрел в мои кристально честные глаза и полетел в дом. Можно было конечно белку тут же и выпустить, не хватало мне ещё живодёрства в этот волшебный новогодний день, но я решил спектакль доиграть до финальной кульминационной сцены. Поэтому спустя 20 секунд Иннокентий Харитонович, всё так же сжимая кочергу, смотрел на то, как я скармливаю морковь оголодавшей зверюшке.

— Сейчас накушается, я произнесу заветное слово, и наш белкогрыз уснёт летаргическим сном, — прошептал я. — Именно так охотятся на белок североамериканские индейцы. Только ты кочергу спрячь. Не нервируй животное.

Харитоныч недовольно прокряхтел и, опять наградив меня недоверчивым взглядом, убрал железяку с изогнутым концом за спину.

— Ну? — прошипел он, спустя ещё десять секунд.

— Сейчас-сейчас, — буркнул я.

Затем сделал несколько шагов от сарая к стене дома, взял в руки лопату и, резко ударив черенком в замёрзшую и покрытую утоптанным снегом землю, крикнул:

— Трах-тибидох!

И белка, моментально отбросив морковь, которая была с неё размером, молнией пролетела по двору, за пару мгновений запрыгнула на сугроб и рванула в сторону леса.

— Это сейчас чего такое было? — чуть не заплакал старик. — Это ты сейчас чего такое учудил? Это так твои индейцы охотятся?

— Харитоныч, ты что оголодал? — абсолютно серьёзно спросил я, прекратив придуриваться. — Я вчера ящик свиной тушенки приволок. Картошка есть, крупы есть, макароны в наличии. А у белки в лесу нет ни хрена. Белки, зайцы, лисы — это же наши братья меньшие. Что ж ты на своего брата, который голодает, с кочергой бросаешься?

— А что я по-твоему делать должЁн? — окрысился Харитоныч.

— Для начала сделай кормушку, орехов туда положи, морковку сунь, сухофрукты. И это будет правильно. На том свете зачтётся, — я показал пальцем на небо.

— А есть ли он тот свет? — прищурился старик. — Родился, умер и темнота.

— Темнота говоришь? Кем ты был до того, как я к тебе переехал? — прорычал я. — Самогонщик на крючке у милиции, который участковому по первому зову тук-тук-тку. А теперь ты — уважаемый человек, скульптор-художник экспериментального цеха. Завтра про тебя газеты начнут писать, поедешь на симпозиум делиться опытом в ГДР и в Финляндию. Может ещё и женишься на сорокалетней молодухе, если с этим делом завяжешь, — я щелкнул пальцем себя по горлу. — Как тебе такой поворот судьбы?

— Это всё случайность, — обиженно пролепетал Харитоныч.

— Ничего случайного в мире не бывает! — с жаром прошептал я. — Если жил ты как свинья, то останешься свиньёю. Значит, было в тебе что-то светлое и хорошее, и судьба дала второй шанс. А ты говоришь, что на том свете темнота. Да на том свете один свет, там всё про нас знают.

— Я тебе, Иван, вот что скажу, — пробубнил Иннокентий Харитонович. — Ты меня своей религиозной пропагандой не возьмёшь! — выкрикнул он. — Не на того напоролся! Залезет сюда в следующий раз какая-нибудь зверюга, убью! Вот этой самой макарыгой черепуху расплющу! — старик замахал кочергой как индеец томагавком. — Убьююю! Расплющ… — Харитоныч вдруг заткнулся на полуслове и, расплывшись в подобострастной улыбке, произнёс куда-то мне за спину, —