Отчаяние - Ильяс Есенберлин

И вот теперь, хоть и в третий раз откатились китайцы, султан Аблай чувствовал себя не лучшим образом. И без верблюда он знал, насколько превосходят численностью шуршуты его войска. Но он решил все же опередить китайского полководца Чжао Хоя и атаковать войско Фу Де до его подхода.

— Эй, пусть уйдет в заросли джиды отряд Баян-батыра! — приказал он. — А Сарымбет-батыр пусть укроется за вон теми холмами. Но чтобы не увидели шуршуты. В бой вступать по моему знаку!

И сразу же оставив преследование, повернули коней казахские воины, стали рассасываться по зарослям, укрываться в приречных рощах, и через несколько минут исчезли из поля зрения, словно растаяли в сыром приилийском тумане. Одни лишь оставшиеся в ущельях незримые ертоулы слышали, как китайские горны настойчиво сзывают войска для новой атаки.

Нет, не впервые столкнулись вплотную казахи с китайским императорским войском. С незапамятных времен стремились многочисленные китайские богдыханы овладеть этой землей и населявшими ее народами. По всей восточной кромке степи, особенно на землях Большого жуза, виднелись старые развалины и пожарища, оставленные здесь шуршутами. Из века в век китайские завоеватели пытались не просто покорить эти роды и племена, но превратить их в китайцев. Когда это не удавалось, с целыми народами поступали точно так, как только что с джунгарами.

Произошла джунгарская трагедия, и неистовый Бухар-жырау, до сих пор ополчавшийся в своих песнях против «гяуров-орысов», строящих укрепления в предела Казахской степи, сразу же перестроил струны своей вещей домбры и запел:

В священном писании «Инжил»,

Что состоит из четырех книг,

Посланных людям Богом,

Говорится о неких шуршутах…

Бунтуют они за горами, и качаются горы…

И если придут они в мир, шуршуты,

То поедят даже трупы,

Выкопав их из могил!..

Следует сказать, что мудрый жырау прекрасно знал звериную натуру китайских императоров. Он говорил, что они более жадны, чем изголодавшиеся шакалы, и призывал казахов точить пики.

А к этому времени новая беда нависла над казахскими родами с юга. Едва пало Джунгарское государство, как только что образовавшееся Кокандские ханство, полностью унаследовав политику Бухары, захватило Ташкент, а за ним казахские города Туркестан и Арысь. Кокандские отряды продвигались вниз по течению Сейхундарьи, захватывая один город за другим.

Аблай мог бы с находящимися под его начальством войсками остановить продвижение кокандцев, но слишком большая угроза нависла с востока. Дракон-людоед переваривал Джунгарию, придерживая страшной когтистой лапой часть казахских кочевий Большого жуза, находившихся перед этим под властью контайчи. Вторая лапа дракона нацеливалась из-за Черного Иртыша на земли Среднего жуза…

Вот тогда, оставив до лучших времен расчеты с кокандскими владыками, Аблай собрал огромное ополчение. Возглавленное самыми знаменитыми батырами того времени, среди которых было немало выходцев из народа, оно двинулось от Голубого моря — Балхаша на восток. Там, едва расправившись с Джунгарией, подтягивали свежие силы и готовились к новым захватам огромные маньчжуро-китайские армии генералов Фу Де и Чжао Хоя. Аблай не тешил себя надеждой, что сумеет одолеть Китайскую империю, но сорвать их кампанию этого и следующего года было в его силах. При этом, по мысли султана Аблая, невольно объединятся все казахи, и он рано или поздно станет их ханом.

А разрозненным казахским кочевьям не осталось ничего иного, кроме объединения. Пример Джунгарии показывал, что китайские правители не станут предлагать пряник одним или другим племенам и жузам, настраивая их друг против друга. Дракон проглотит все сразу и даже костей не выплюнет. Недаром гласила древняя пословица, что «тогда придет конец света, когда двинется с места Черный Китай». Война предстояла жестокая и длительная. Все могло произойти, и тот же Бухар-жырау пел:

Коль придет шуршут, не оставайся на месте,

Перекочевывай к Сейхундарье,

Там всегда найдешь ты воду питьевую…

И кто его знает, что символизировал белый верблюд, который перед этим походом как бы снимал с себя ответственность, улегшись головой в неопределенном направлении…

— Ты видел, мой жырау, как неясно была повернута утром голова нашего Ак-буры, — спросил Аблай у стоящего рядом с ним Бухара-жырау.

Старый певец смотрел, как в четвертый раз выползал из ущелья серо-зеленый шуршутский дракон. Не выдержав его оскала, медленно прогибалась линия казахского войска. По двадцать солдат на одного казахского джигита приходилось сейчас в этой битве. Слабосильные от многовекового недоедания, насильно согнанные в эти огромные армии маньчжурскими повелителями и их великоханскими сподвижниками, несчастные крестьяне были одурманены и забиты до нечеловеческого состояния. Они знали лишь одно: отступившего с поля боя ждет смерть. И они настойчиво и покорно шли вперед, находя эту смерть под казахскими дубинами…

— Коль сам пастух не верит в сохранность стада, то волки будут сыты…— ответил Бухар-жырау. — Избавься от сомнений, султан, иначе горе тебе и всем нам!..

— Как же смогу я избавиться от сомнений?!

— Это тяжкая болезнь, которую излечивает одна лишь…

— Говори, жырау… Что же ты замолчал?!

— Лишь смерть избавляет от сомнений!

— Что же мне делать, жырау?

— Искать свою смерть!

Аблай внимательно посмотрел на жырау, покосился в обе стороны. Слишком много людей слушало их разговор. Выпрямившись в седле, султан Аблай вгляделся туда, где, теснимые врагом, побежали наконец казахские воины.

— Значит, я должен разыскать свою смерть?.. Что же, ты правильное лекарство нашел от моей болезни, жырау!..

И Аблай поднял на дыбы и с места бросил в галоп своего послушного коня.

Бухар-жырау слез с коня на землю, встал на колени с перекинутым через шею ремнем и принялся громко молиться. Любой муфтий сошел бы с ума от негодования, услышав эту молитву, ибо половину слов в ней представляли заклинания духов земли и неба, которые испокон веков произносили в этих краях язычники-баксы.

— Аблай!.. Аблай!..

С этим кличем побежавшие было джигиты повернули и опять вступили в бой. И спешившийся Аблай был среди них, в первом ряду. Чего-чего, а смелости было не занимать этому человеку. Лишь когда первый натиск китайцев стал ослабевать, вернулся он к холму, где молился Бухар-жырау. Аблай был весть забрызган кровью — своей и чужой.

— У меня больше нет сомнений, мой мудрый жырау…. — крикнул он подъезжая. — Зачем они властителю!

Когда через некоторое время снова прогнулась казахская оборонительная линия, султан Аблай тронул было коня. Но на этот раз цепкий Бухар-жырау словно барс ухватился за поводья:

— О, не искушай матушки Смерти, мой султан… Чаша разбивается один лишь раз!..

— Но я лишен сомнений, мой жырау! — воскликнул Аблай.

— Неужели ты думаешь, султан, что Бог всякий раз будет исполнять все то, что я прошу в своих молитвах?! — возмутился старик, и все присутствующие рассмеялись.

У казахов, как у всех кочевых народов, певцы-прорицатели пользовались огромным авторитетом. Их устами феодально-родовые вожди отстаивали свои вольности перед властью султанов и самого хана. Но наибольший авторитет в народе имели те из них, которые раздвигали рамки своих сказаний за пределы одного племени и начинали говорить от имени всего народа. С их мнением приходилось считаться самым самовластным правителям. Таким был искренне преданный Аблаю Бухар-жырау, который тем не менее часто высказывал грозному султану то, что не решались сказать приближенные. С каменным лицом выслушивал его тогда Аблай, и ничто не говорило о его крайнем раздражении. Только что этот старик всенародно усомнился в твердости Аблая, и тому пришлось также всенародно доказывать, что он, будущий хан казахов, не ведает сомнений. Только за человеком, не ведающим сомнений, устремится импрам — толпа, как презрительно называли народ все предки Аблая, сам он и все его потомки…

А битва продолжалась, и все новые и новые отряды китайской пехоты выливались из черного зева ущелья. Устилая землю трупами, шаг за шагом продвигались они вперед, и казалось это войско бесконечным облаком саранчи, изливающейся на широкую Казахскую степь. Прилетевшая издали стрела ранила руку Бухара-жырау, и Аблай приказал сопроводить его в тыл. Вместо него на положенное для главного певца войска место встал Татикара-жырау.

Аблай посмотрел на солнце, которое склонялось к западу. По всему было видно, что сегодня еще не придется пускать в ход спрятанную в засаде конницу. Пусть за ночь побольше шуршутов накопится в ущелье, чтобы было где погулять дубинам с коваными наконечьями и закаленным в степных кузнях клинкам-клычам…