Судьба империи. Русский взгляд на европейскую цивилизацию - Дмитрий Куликов

Трудно удержаться и не процитировать развернуто характеристику, данную Марксом всей этой многообразной «политэкономии» – от популярных пропагандистских лозунгов до глубокомысленной «научной» базы:

«Замечу раз и навсегда, что под классической политической экономией я понимаю всю политическую экономию, начиная с В. Петти, которая исследует внутренние зависимости буржуазных отношений производства. В противоположность ей вульгарная экономия толчется лишь в области внешних кажущихся зависимостей, все снова и снова пережевывает материал, давно уже переработанный научной политической экономией, с целью дать приемлемое для буржуазии толкование, так сказать, наиболее грубых явлений экономической жизни и приспособить их к домашнему обиходу буржуа. В остальном она ограничивается тем, что педантски систематизирует затасканные и самодовольные представления буржуазных деятелей производства об их собственном мире как лучшем из миров и объявляет эти представления вечными истинами» («Капитал», т. I, гл. 1-я «Товар», сноска 32-я, ГИПЛ, М., 1953).

Что ж, мы забыли Маркса из-за того, что исторически длительное время – четыре поколения – жили вне того буржуазного общества, анатомию которого он разъяснил. Теперь, когда оно возвращается (и мы предпринимаем чисто русские усилия, ломая и доламывая весь порядок своей жизни, считая, что возвращаем это общество недостаточно быстро), – возвращается и старик Маркс.

Деньги, труд и управление

Маркс не построил проекта политэкономии социализма (о чем ниже), это было наше дело, но мы его пока не сделали. Зато с капитализмом он разобрался полностью и окончательно, а чего не сделал он – в общем, сделали марксиды.

То, что ограбление слабого до того минимума экономических благ, который он в состоянии по разным причинам фактически удержать, есть принцип всех времен экономической деятельности, – неспецифический вывод, который сделал Маркс. А вот то, что капитализм изобрел способы «обезжиривания» всех трудящихся по найму с помощью эксплуатации рабочей силы, целых народов «недоразвитых» стран – с помощью свободной торговли промышленными товарами (которые должны быть сверхдешевы из-за массовой технологии производства, но они сверхдороги из-за цели извлечения сверхприбыли), – вот это уже из области собственно марксистского анализа. Нет более жесткого метода принуждения к труду, нежели экономический. Нам придется об этом вспомнить.

Но работать мы не хотим – как и любой капиталист. Значит, скажем откровенно, придется кого-то грабить. Сегодня к этим – скрытым за товарным и денежным оборотом свободного рынка капиталистическим способам грабежа – прибавился способ недобросовестного займа (вам – прибыли в виде процентов, нам – реальные сверхприбыли от использования ваших денег) с последующей отдачей займа свеженапечатанными деньгами собственного производства, с соответствующей инфляцией в нашу пользу.

Маркс все-таки еще считал деньги товаром и – в этом качестве – всеобщим товарным эквивалентом, а в качестве такого товара – в первую очередь золотом. В международных расчетах к золоту добавлялись другие металлы – серебро, а также медь. Сегодня деньги объективно лишены металлического содержания. Все призывы вернуть это содержание обращены в прошлое. США просто используют этот факт деятельности.

Мир материальных и нематериальных товаров так разросся количественно и качественно, что золота не хватит в обоих смыслах (столько не добыть и столько никогда не использовать в потреблении его самого как потребительной стоимости). Главное государство мира теперь печатает денег столько, сколько ему потребуется – в рамках сохранения собственного контроля над оборотом, разумеется. Это по-прежнему товар (всем, кроме государства-эмитента, его приходится покупать), но «производство» денег теперь полностью монопольно и не имеет значимых издержек. Вот она, по-настоящему «инновационная» экономика! Маркс ее еще не знал. Но перенять ее вряд ли возможно, пока новые мировые деньги обеспечены в первую очередь решающей военной мощью главного государства-эмитента и постоянно поддерживаемой реальной угрозой применения этой мощи. Что ж, кто первым успел, тот и съел.

Но ведь и мы утверждали в социалистический период, что деньги – это только расчетная фикция, управленческий инструмент, а не самодостаточная экономическая реальность, не товар. Утверждали. И даже делали. Но до теории не довели. Поэтому сейчас пользуемся долларом, а не рублем. Точнее – доллар пользуется нами.

Новые мировые деньги не меняют, а лишь подтверждают специфику капитализма, открытую для всех Марксом. Главный ресурс капитализма как экономики – то есть формы и способы организации хозяйства – как раз в создании специфических управленческих возможностей. За рыночным «равновесием» спроса и предложения, определяющим «реальные цены» товаров, скрыто неравновесие максимально возможного перераспределения исходной экономической субстанции, определяющей стоимость – абстрактного общественно необходимого труда.

Тот, кто видит скрытое, получает возможность управлять. Управляемые полагают, что они свободны, но им просто не повезло. Управляющие успешны. Они нашли новый способ усиливать отношения власти, которые до капитализма и несли на себе основную и тогда открытую всеобщему наблюдению функцию экономического перераспределения между богатыми и бедными, правящими и подчиненными, трудящимися и неработающими. Теперь публичная, политическая власть может опираться на невидимые отношения управления, на то, что Мишель Фуко называл дисциплиной («Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы». AD MARGINEM, М., 1999). Подкрепленная невидимой для публичного правового и политического порядка дисциплиной (и в первую очередь, и существенным образом – подчинением, организацией и эксплуатацией труда), публичная власть теперь может позволить себе даже и «свободы», с которыми так носилась Великая французская революция, а после – русское мятежное дворянство и его выродившийся наследник, российская интеллигенция. При капитализме перераспределение публично невидимо. Это главное.

Совокупный труд имеет общественный характер. «Раз люди так или иначе работают друг на друга, их труд получает тем самым общественную форму» (К. Маркс, «Капитал», т. I, гл. 1-я «Товар. 4. Товарный фетишизм и его тайна». ГИПЛ, М., 1953). Частные работы – часть совокупного, общественного труда. Значит, они также имеют общественное значение, которое скрыто за их частным характером – прежде всего от них самих, но также и от всеобщего наблюдения.

Как мог бы труд вернуть себе свой общественный характер в качестве первых принципов и основ своего осуществления? Как он мог бы увидеть себя самого в истинном свете? Как он мог бы выстроить тем самым себя самого правильным образом и пожать все свои справедливые плоды для себя самого и своего собственного продолжения?

Главный Марксов анализ лишь высказывает предположения на этот счет. Главная задача Марксова анализа в другом: показать разъятость между трудом и его использованием, показать, что «…процесс производства господствует над людьми, а не человек над процессом производства…» (К. Маркс, там же). Может ли процесс «господствовать над людьми»? Вообще просто господствовать – ведь господство и есть отношение одних людей к другим. Значит, и за процессом производства стоят люди – те, кто господствует. Но не сами, не непосредственно, а через посредство процесса, через посредство управления процессом. Тот, над кем господствуют, видит лишь «господствующий» процесс. Кажется, это ясно.

Капитализм 3.0: высшая стадия после Ленина

Маркс точно исследовал классический, конкурентный капитализм середины XIX века. Ленин описывал капитализм следующего века, XX – капитализм монополистический, империалистический, военно-промышленный (В. И. Ленин, «Империализм как высшая стадия капитализма»). Мы же возвращены в мир уже третьего – глобального, финансово-потребительского, террористического, тоталитарного капитализма. Оказалось, что высшая по Ленину стадия – уже не высшая, но эту ленинскую «высшую» в себя включает, как ленинская «высшая» включала Марксову. Все это, конечно, требует – для точного применения – адаптации и развития понятий и категорий марксистской (и ленинской) политэкономии. Однако их круг в ядре останется тем же – для всех стадий развития капитализма.

Современные продвинутые глобальные капиталисты, которые понимают, что делают, и могут позволить себе роскошь делиться своим пониманием с посторонними, например, утверждают, что равновесие рынка – это не феномен, а лишь эпи-феномен, кажимость. Что главное в рынке – как раз его колебания, неустойчивость. Что главные экономические процессы историчны – то есть являются неравновесными и необратимыми переходами между состояниями разного качества. Что для рынка является исторической эволюцией его текущего усредненного, «равновесного» положения. Равновесие формально, из его установления не следует никакая его объективность. А вот неравновесие, колебания рынка содержательны, так как выражают мотивы, цели и представления участников. Рынок рефлексивен – то есть разумен без всякой метафоры. Но разум рынка – разум субъекта, претерпевающего историю. (Джордж Сорос, «Алхимия финансов. Читая мысли рынка». ИНФРА-М, М., 1996, «Кризис мирового капитализма. Открытое общество в опасности». ИНФРА-М, М., 1999. Не 2008-й! Рановато, правда? – Авт.).