Один на дороге - Владимир Михайлов

Но начинали мы готовиться к майскому параду еще в шинелях, когда в оврагах и прошлогодних окопах лежал снег. Строевая подготовка медленно, но уверенно вытесняла из расписания занятий все остальное - кроме политзанятий, конечно. Два раза в год все становились младенцами и начинали учиться ходить с самых азов. Отрабатывали строевой шаг, как если бы еще вчера ничего о нем не знали. Сначала поодиночке, медленно, по разделениям, каждый шаг на четыре счета. Раз - считает сержант; прямая нога возносится в воздух, носок оттянут так, что вся нога - одна прямая линия, ступня не ниже, чем в тридцати сантиметрах от земли. Два - корпус наклоняется вперед, одна рука на уровне груди - правая, потому что движение всегда начинается с левой ноги, - вторая отброшена назад. Три - движение вперед ускоряется, и, наконец, четыре поднятая нога с маху, всей стопой ударяет в землю так, что дрожь сотрясает тело...

Потом солдаты объединяются в шеренги по десять человек. По двадцать в шеренге проходят, насколько мне известно, только по Красной площади в Москве. Шеренги пересекают плац вдоль и поперек, земля утрамбована поколениями шагавших настолько, что пыли нет, хотя от такого шага ей бы стоять облаком. Равнение! - напоминают лейтенанты. Равнение! Грудь четвертого человека!.. Но ты знаешь, что грудь грудью, однако ты ее увидишь только после команды "Равнение на-право!", которая подается на параде непосредственно перед трибунами. А для того, чтобы держать равнение и не изломать шеренгу, когда ты смотришь прямо перед собой, нужно какое-то, не имеющее научного наименования, солдатское чувство, которое приходит со временем и точно подсказывает тебе: вот именно так, ни сантиметра вперед, ни сантиметра назад...

Идут дни, шеренги обретают способность двигаться, как единое целое. Тогда десять шеренг сводятся в "коробку", на правом фланге идут сержанты на них будут равняться, а им предстоит соблюдать дистанцию между шеренгами, чтобы коробка действительно походила на кристалл, а не на полурастянутую гармонь. Коробкам на плацу тесно, и парад выходит на магистраль, пролегающую по соседству с военным городком; несколько километров магистрали в нашем распоряжении, транспорт пускают в обход, шофера произносят разные слова, но и они не упустят случая поглядеть на парад - если и не с трибун, то в передаче республиканского телевидения, и будут удовлетворенно крякать, когда, шеренга за шеренгой, коробка за коробкой пройдут по площади перед правительством республики и командованием округа, держа равнение, как по ниточке, и объектив телекамеры, показывающей не сверху, а с земли, в каждой шеренге будет видеть одного только правофлангового. Вот это дали жизни! скажут шофера, матюгавшие вынужденный объезд.

Когда начинают тренироваться коробки, в дело вступают и офицеры - те, кто на параде пойдет впереди подразделений. У них строевой шаг в крови с самого училища; но это вовсе не значит, что все они ходят одинаково хорошо. Для строевого шага нужен талант, так же, как нужен он для балета или фигурного катания. И когда смотришь, как идут строевым профессионалы, кадровые военные, то четко различаешь: вот этого научили, он натренирован, он заставляет себя правильно идти строевым, он знает, что не имеет права пройти иначе. А другой... его, кажется, и учить не надо было, - впечатление такое, что он никогда в жизни не перемещался в пространстве иным способом, настолько все у него естественно, органично, прекрасно. В нашей дивизии лучше всех ходил строевым майор из соседнего полка. Фигура у него была вроде бы не очень подходящей для такого дела, он был невысок и полноват, явно намечалась "морская" или, как еще говорят, "низко опущенная грудь"; но все это мгновенно забывалось, как только звучала команда и он начинал движение впереди своей коробки. Это был не шаг, это был полет, парение, - корпус майора не отклонялся от вертикали ни на полградуса, если бы ему поставить на голову кувшин, полный воды, он не расплескал бы ни капли, как не расплескивают девушки где-нибудь в Индии, с детства привыкшие носить его на голове. Майор летел стремглав, в то же время как бы сохраняя состояние покоя, а ноги легко и непринужденно взвивались и становились, как полагается, на всю подошву - и все же казалось, что они опираются о воздух, а не о твердый асфальт, и на лице майора было написано вдохновение. Это был талант, майор был строевиком божьей милостью, и не находилось ни одного, кто усомнился бы в этом. Если бы собрать коробку из таких строевиков, они могли бы выступать у нас и за рубежом, и им аплодировали бы не меньше, чем ансамблю Моисеева.

Коробки проходили по одной, потом шагали все сразу, возвращались на исходные, шагали еще и еще, от завтрака до обеда, и еще два часа после обеда, и чем ближе подходил день парада, тем больше было волнения и тем ладнее проходили шеренги перед командиром дивизии, тем громче и согласнее звучали ответ на приветствие и "ура" с перекатами.

И наконец наступал большой день.

В те времена еще только начинали вводить парадную форму; мы уже успели получить ее, подогнать и обносить, пуговицы на плотных, жестковатых мундирах с вечера были начищены асидолом до полного ослепления, уступая в блеске разве что бляхе поясного ремня. Сапоги излучали черный африканский свет, но в кармане у каждого солдата была суконка, чтобы обмахнуть их уже там, на месте, потому что в дороге они неизбежно запылятся. Утренний смотр: старшина ходит вдоль строя, на лице его выражение ученого, который вот-вот откроет новый фундаментальный закон науки, но даже при глубочайшем анализе придраться старшине не к чему. Завтракаем мы серьезно и сосредоточенно. На плацу уже выстроились машины; они доставят нас в город. Еще очень рано, но солнце работает ужа с полной отдачей, и мы рады; на небе ни облачка, значит, непогода не испортит парад. После завтрака мы разбираем оружие, с которым ходили все последние дни. Не то, с которым мы несем службу, - в те времена оружие, которое тогда еще считалось (и было) новым, не полагалось выставлять на всеобщее обозрение, и за каждую гильзу, потерянную на стрельбище, грозило строгое взыскание. Для подготовки к парадам нам выдавали специально хранившееся на складах артснаб-жения старое, прошедшее войну оружие: трехлинейки, СВТ, автоматы ППШ и пулеметы Дегтярева с магазином-тарелкой.

Легче всего ходить было, понятно, с автоматом: ППШ висит на груди, обе руки придерживают его, локтем чувствуешь неподвижный локоть соседа. Свое неудобство заключалось в том, что с автоматом невозможны были никакие эффекты и никакие хитрости. Ручной "Дегтярев" основательно оттягивал руки, и с ним было тяжело идти в первой шеренге, так что в нее подбирали молодцов поплечистее. Зато в остальных шеренгах пламегаситель клали на плечо впереди идущего; это помогало сохранять дистанцию, а с нею и равнение. Но самый большой эффект был, когда проходили с трехлинейкой образца восемьсот девяносто первого дробь тридцатого года. Мы слегка вывинчивали шомпол, который у этого бессмертного оружия крепился в цевье ложи; из положения "на плечо" коробка разом бросала винтовки "на руку", шомполы издавали металлический звук, и когда эти маленькие звуки сливались в один большой, свидетельствуя о том, что вся коробка выполнила команду в одну и ту же долю секунды, эффект получался внушительным. Иногда ослабляли и винты, которыми крепились металлические затыльники прикладов; в этом случае такой же звук получался, когда, держа винтовки "к ноге" и делая поворот направо перед началом марша, мы, как полагается, чуть приподняв винтовки, потом столь же одновременно опускали приклады на асфальт. Кроме того, винтовки тоже помогали сохранить заданный интервал между шеренгами.