Граница. Таежный роман. Пожар - Тамара Уманская

— Какой-то слизняк… певун безголосый… — выплевывал он, задыхаясь и хрипя, — и ты за ним… Кошка! А он боится меня, принц твой!

Альбина все так же бесстрастно наблюдала, как уродливые гримасы искажают его багровое взмокшее лицо. Только отводила свои обнаженные плечи от его влажных горячих рук. А он догонял ее, хватал, лапал, мял, кричал ей в лицо:

— Он же в штаны наложил! Я ему только слово сказал!

Альбина свела брови к переносице и толкнула мужа своей слабой тонкой рукой в грудь. Огорченно покачала головой, прошелестела:

— Ты страшный…

И попыталась выскользнуть из его рук. Ворон схватил ее, швырнул к стене, навалился, распластывая.

— Я ему только слово сказал! — Он, как мальчишка, хвастался своей силой, своей победой. — Словцо… Маленькое такое словечко! И все! Фр-р-р… Улетела твоя пташка! Все. Фр-р-р!

Он махал руками, брызгал слюной. Он не отрывал глаз от ее лица, следил за каждым движением, за каждым вздохом — больно ли ей? Обидно ли?

Альбина вздохнула, погрозила Ворону пальцем и сказала осуждающе:

— Зря ты его пугал. Он нервный.

И все.

В том-то и была разница: Ворон говорил много, убеждал, тряс, орал и метался, но слова его отскакивали от Альбины, не задевая, не раня; она же говорила мало и неохотно, но каждое ее слово жгло огнем, впивалось ядовитым жалом.

Ворон взревел и, как раненый кабан, заметался по комнате, круша и разбрасывая все на своем пути. Потом снова набросился на жену, схватил за плечи; руки его сами собой скользнули к ее тонкой нежной шее, сцепились в кольцо, сжались… Если бы она испугалась, заплакала, закричала… Но она смотрела спокойно, с некоторой досадой, как на безличную помеху — вроде плохой погоды или грязной лужи на тропинке. Ворон завизжал:

— Он трусливый! Слышишь? Да если он к тебе на метр, на сантиметр, на миллиметр… Ему — все! Пятнадцать лет! А ему не хочется, не хочется ему, слышишь?!

Ворон тряс Альбину, словно надеялся вытрясти из нее хоть какую-то реакцию. Она клонилась то вправо, то влево, как тряпичная кукла, а лицо ее оставалось по-прежнему безмятежным и неподвижным. Вячеслав, кажется, отдал бы все на свете, лишь бы увидеть хоть одну слезинку, хоть тень печали на ее лице. Он подыскивал самые грубые, самые оскорбительные слова.

— Он тебя продал! На шкуру свою обменял! Ну ничего, я его достану! Я достану его, слышишь?

Да что же это такое, оглохла она, что ли, в самом деле?! Он обхватил ее лицо ладонями, вжался губами в губы, зашептал сорванным голосом:

— Он попоет у меня, попоет! На зоне попоет! — И вдруг его как осенило, и он завопил в радостном возбуждении: — А зачем пятнадцать лет? Вышку ему! Вышку!

Он вопил, продолжая колотить Альбину спиной о стену.

Татьяна Львовна застыла в мертвом оцепенении, сложив руки на коленях. В глазах ее бился ужас.

Ворон наконец отпустил Альбину. Она склонила растрепанную голову на плечо и произнесла задумчиво, тем самым единственным в мире хрустальным надтреснутым голоском, от которого у Вячеслава всегда мурашки по коже бежали:

— Хочу спать. — Подумала и добавила с легкой улыбкой: — Сейчас дождь прошел. Трава такая мокрая. И у мальчика губы тоже мокрые…

Ворон отшатнулся.

Альбина не спеша прошла в спальню и закрыла за собой дверь.

Вячеслав как-то сразу обмяк и, казалось, даже стал меньше ростом — словно из него выпустили воздух. Шаркая ногами, он вернулся к серванту, открыл дверцу, достал еще одну бутылку водки и сел за стол, на прежнее место. Он будет сидеть так еще час, пока не удостоверится, что Альбина заснула. Потом, как вор, прокрадется в спальню, встанет у кровати на колени и прижмется губами к ее тонкой до прозрачности, холодной руке…

Так и пройдет короткая летняя ночь. Под утро Ворон задремлет, забудется тревожным сном, и его опять будет мучить все тот же кошмар: Альбина убегает, исчезает, умирает… Он проснется, обливаясь холодным потом, и увидит ее — живую, спящую. И все простит ей в эту минуту, все-все… Свой позор и свою изломанную жизнь. Простит — лишь бы жила и дышала здесь, на расстоянии вытянутой руки.

Потом пойдет на кухню и сварит себе на завтрак яйцо. Как это делала Альбина. Теперь-то она не готовит ему ни завтраков, ни обедов, он сам это делает. Ничего. Лишь бы жила и дышала здесь… И он простит ей все, и боль, и ревность, и обиду… До вечера. А ночью все начнется сначала.

Два дня Иван считал часы и минуты. Конечно, они с Мариной вроде бы поссорились. Она обиделась и ушла. Но все-таки она сказала:

— Через два дня. Здесь.

А все остальное не важно. Конечно, он обидел ее, милую, нежную, единственную во всем мире Маришу… Он ляпнул ужасную, непростительную глупость. В раздражении, в отчаянии. Нет, он так не думает, он всегда будет любить ее — несмотря ни на что. Вместе они или нет — он все равно любит ее больше всего на свете, и это от него не зависит, как солнечный свет или приход весны. Он будет любить ее, даже если она бросит его, предаст, забудет… Когда они встретятся, Иван скажет ей это и еще многое другое, все, что он перечувствовал и передумал за эти два дня… Когда они встретятся. А если она не придет?

Придет. Она обещала.

Иван был на месте задолго до назначенного времени. Проскользнул в баньку, сел у маленького окошка, почти закрытого кустом одичавшей малины. Вспомнил последнюю встречу с Мариной здесь, но не то, как они поссорились, а то, что было перед этим… И задохнулся. Ему показалось, что кровь его вот-вот закипит. Сердце колотилось, словно просилось выпустить его из груди. Столбов закрыл глаза и увидел Марину, почувствовал запах ее волос и вкус ее губ. Вся его жизнь сейчас висела на кончике минутной стрелки. Он прислушался к тиканью часов. Сердце билось в такт.

— Она придет, придет, придет…

Он попросит у нее прощения, он все объяснит. Он убедит ее, что надо что-то решать. Что надо действовать. Немедленно. Но тут Иван вспомнил последний свой разговор с Никитой, добродушное открытое лицо капитана… Как он упрекал Марину, орал! А сам-то… Ведь так ничего и не сказал. Не посмел… Ну а ей каково? Иван почувствовал укол совести. Ведь Марина все ему отдала, жизнь свою из-за него переломила, ребенка его носит… А он только требует, требует! Сделай, скажи, решай! Разводись, уедем! Через три дня, завтра, сию секунду! Эгоист и хам, больше никто.

Иван покраснел от стыда. Иди скажи мужу: все, дорогой, пожили мы с тобой, а теперь я к другому ухожу, я его люблю и выхожу за него замуж; помоги чемодан донести. Так, что ли? А как? Как жена сообщает нелюбимому мужу о том, что хочет бросить его и уйти к другому? Правила какие-то есть насчет того, как вести себя в такой ситуации? Рецепты? Нету. Каждый сам решает. А Марина такая тонкая, такая добрая… Конечно, она права, надо все сделать по-человечески.