Феодора. Циркачка на троне - Гарольд Лэмб

В конце концов чувство поражения овладело всеми. Юстиниан позволил папе вернуться на родину со специальным указом для Италии, затем узнал о смерти немощного старца и предложил Пелагию стать его преемником. Нарсес написал из Рима, что латинское духовенство никогда не изменит своих взглядов, а он подозревает Пелагия в том, что тот поддался угрозам императора и греков. Наконец Пелагий встретился с Юстинианом у алтаря Святого Петра, поднял над головой Писание и поклялся, что будет чтить то, что считается святыней на западе. Нарсес признал, что в Риме восточных священников называли империалистами и не допускали к православной вере. «Могущественный император, поверь твоему слуге, когда он заявляет, что народ здесь никогда не допустит, чтобы папой командовал император или патриарх с востока. Водное пространство между нами не так велико, как раскол между нашей и их верой». Нарсес использовал греческое слово «humanoia» (что в переводе означает «человечество») для обозначения тех людей.

Юстиниан не хотел признавать настолько великой пропасть между востоком и западом, что её невозможно уничтожить. Ему казалось, что люди на улицах молчаливо сопротивляются его планам. Они не имели права голоса на пятом вселенском соборе, они уже не приходили к Юстиниану с прошениями, а следовали за своими сомнительными священниками, чтили своих собственных святых и ждали чудес избавления от страданий. У армян был свой католикос, который, по их требованию, не должен подчиняться императору в Константинополе. Ортодоксальные египтяне спорили с православными, потому что церковь египтян была великой ещё до того, как построили Великую церковь в Константинополе. Говорили, что Юстиниан должен выполнять заветы Христа, вместо того чтобы оспаривать их.

Размышляя над этими проблемами, правитель приказал префекту арестовать астрологов и будущих пророков и провезти их по улицам на верблюдах. Однако место арестованных заняли другие. Что объединяло одних и разделяло других? Явно не традиция, поскольку они уже не помнили понятия «империя». Белизарий заявил, что рекруты, которых обучали в Стратегиуме, уже не понимали латинских приказов, они повиновались самой команде, а не словам. И естественно, этих людей объединяло не место рождения, потому что даже во дворце императора окружали африканцы, армяне, саксы, герулы, сирийцы или фракийцы.

Нет, только одно объединяло этих людей — их вера. Совершенно различные, говорящие на всех языках Вавилона, они относились к императору как к защитнику, данному промыслом Божьим. Разве не они приветствовали его двадцать шесть лет назад, как «нашего императора, данного Богом»?

Он был их басилевсом, представителем вечности...

Разве не он старался исполнить свой долг: строил новые церкви в старых святых местах, корпел над томами истории христианства, судил приходских епископов? Во время войны он разгромил еретиков-ариан и язычников-персов.

И всё же ему не удалось повлиять на слуг своей церкви Святой Софии. Но почему?

Юстиниан не находил ответа на этот вопрос. Его усталый ум мог только верить, что он близок к решению, но оно пока избегает его. Оставалась ещё возможность силы. Он ссылал отступников, казнил самаритян, манихеев, евреев и принуждал ариан и несториан принять православную веру или расстаться со своим добром и свободой. В первые годы правления Юстиниан пытался так пс ступать, но результатом стали ещё большие несчастья.

Размышляя, пока у него не началось головокружение, император пришёл к выводу, что может усилить православие с помощью армии, приказав Нарсесу захватить Пелагия. Но он помнил рёв толпы, видевшей, как Вигилий окровавленными руками хватался за колонны.

Проходили месяцы и годы. Никто не мог подсказать правителю выход.

Возможно, Юстиниан никогда не принимал решений осознанно. Он подчинялся воле народа, не используя силу. Ни одного папу из церкви Святого Петра больше не сажали на галеру и не доставляли в суд Константинополя. Отколовшиеся церкви востока получили разрешение следовать своим доктринам под защитой императора, хотя даже в Сирии и Египте эти церкви становились национальными. Паломники спокойно приходили и уходили из Дома монахов. Вселенский собор больше не собирался. В своих горах армянский католикос ещё больше отошёл от Константинополя. В Азии Яков Барадеус организовал свою собственную якобитскую церковь. В пустынях арабские племена продолжали придерживаться языческих верований, смешанных с христианским понятием единого Бога.

Зародились католическая Европа и православный восток.

Но если бы отсутствовала единая вселенская власть, тогда Римской империи пришёл бы конец. Странно, но империя, которую хотел возродить Юстиниан с помощью военной силы, была потеряна на совете в Великой церкви. Он не мог и представить, что его царство повернётся к востоку, будет говорить на тех языках и вскоре станет известно под именем старого города, погребённого под его дворцом, под именем Византии.

Он был цезарем и папой того, что казалось ему мировой империей. Не по своей воле и после долгих усилий он объявил себя цезарем, поднял меч, который держали Август и Феодосий Великий.

Что осталось Юстиниану?

В возрасте семидесяти пяти лет он целыми днями просиживал в стенах дворца и уже не мечтал о Риме цезарей, вместо этого он занимался поисками внутреннего смысла, изучал калейдоскоп событий, происходящих в мире, пытаясь найти способ защитить город с помощью интриг, умов и силы других людей или предательства. Он всё ещё тщеславен и, по понятиям западного кодекса рыцарства, труслив, но у него есть горячее желание выжить. Он отказывается быть чьим-либо рабом. Его цивилизация стала смыслом его жизни.

Юстиниан уже не император и не цезарь, а басилевс и автократ своего народа, деспот, зависящий от одобрения людей. Из своего дворца он идёт только в Великую церковь, где может отдохнуть, окутавшись золотой дымкой воспоминаний.

Юстиниан Первый стал первым из тех знаменитых людей, которых мы знаем под именем византийцев и которые, очевидно обречённые на исчезновение, сохранили свой город, культуру и население в своих стенах в течение девятисот лет.

Но император не был бы Юстинианом, если бы не объявил о своей возможности разрешить религиозные противоречия. С пылкой готовностью он вернулся в кабинет к учениям святых отцов и канонам вселенских соборов. Он воображал, что где- то в истории христианства найдётся нужное, единственное решение для всех церквей мира. С жаром паломника, нашедшего путь к святыне, он листал пергаментные страницы всю ночь напролёт. Бурное воображение молодости превратилось в отрывочные фантазии. Юстиниан, сидя в нишах дворца, находил успокоение в своих поисках.

Никогда ещё этот многонациональный город не был более оживлён, чем в начале 557 года. У статуи Феодосия на университетском холме профессора в серых одеяниях торопились на лекции, чувствуя запах бальзама и специй с расположенного у подножия холма рынка. Проезжая через Стратегиум, Белизарий обменивался подарками и рассказами с ветеранами войн, которые, прислонившись к солнечной стороне казармы, критически наблюдали за обучением новых рекрутов. Ежедневно Белизарий ездил посмотреть на новые сводки в зале дворца и всегда останавливал взгляд на мозаичных настенных изображениях своих битв. Ему казалось, что только его победы обрели таким образом бессмертие. Он редко видел Юстиниана, избегавшего его.

На скамьях Августеона и среди укрытых шатрами яликов, везущих людей к островам, знатные патрицианки обращали взоры на Юстина, племянника императора, — красивого мужчину, любившего свою семью, одним словом второго Германия. Он удачно женился на дочери Комито, сестры набожной Августы Феодоры, и в данный момент обсуждал достоинства механического веера, выставленного на продажу, работавшего при помощи скрытой пружины без усилия человеческих рук.

На ступенях, ведущих от Дома Феодоры к маленькой гавани, ювелиры демонстрировали коллекцию гранатов и огонь рубинов, доставленных по Самаркандскому пути и продаваемых по сниженной цене, так как ювелиры не обращали внимания на продажных сборщиков налогов. Вдоль каменной набережной гавани греческие мореходы выменивали сувениры с итальянской войны на крепкое кипрское вино. На моряках были коричневые туники и килты цвета парусов и бортов их маленьких быстрых судёнышек. Этот цвет маскировал лодки-разведчики от чужих глаз. Мощные галеры — королевы моря — и военные корабли не нуждались в маскирующей окраске.

На ипподроме по праздникам снова проходили состязания колесниц, запряжённых четвёрками лошадей, и тогда шёлковые знамёна развевались над огромной ареной. Первый тканый шёлк прибыл с сирийского берега и был выкрашен пурпурной краской специально для царских одеяний. Также прибыли лекарственные травы для врачей. В казну новый экономист вернул золотой запас в размере 324 тысяч монет, оставленных Константинополю блаженной памяти Анастасием.