Кровавая плаха - Валентин Лавров

Скандал был громким. Оскорбленный отец написал на поручика жалобу самому Государю, а дочь проклял, лишил родительского попечения и наследства.

Поручик был разжалован в рядовые и отправлен на Кавказ. Но еще прежде, натешившись юной любовницей, он бросил ее в гостинице, оплатив номер, но забыв оставить прежней подруге какие-нибудь деньги на жизнь. Положение девицы было ужасным: без гроша, вдали от родного порога (на который, впрочем, ее не пустили бы) — хуже придумать нельзя!

Но тут подвернулся какой-то гусар с пышными усами. Он на некоторое время взял на себя заботы о Клеопатре. Но вот улан тоже ускакал в туманную даль, и девица, которая к тому времени оказалась в Костроме, устроилась гувернанткой. Она должна была воспитывать 15-летнего сына губернского чиновника-вдовца.

Легко догадаться, что вдовец соблазнил смазливую гувернантку. Та, в свою очередь, подбила на блудный грех своего малолетнего воспитанника. Оскорбленный и возмущенный вдовец выставил с треском Клеопатру из своего дома.

Далее судьба совершила неожиданный вольт. Девица пристала к странствующей труппе лицедеев и с немалым успехом, обнаружив большие актерские задатки, подвизалась на театральных подмостках.

Но каждодневный тяжелый труд утомил Клеопатру. Она поступила в платные любовницы к акцизному чиновнику, ловко и по-крупному бравшему взятки. Чиновника как-то схватили за руку и на целый год отправили в тюрьму.

Клеопатра верности не проявила и ждать несчастного узника не стала. Она еще года три вела бестолковое и бессмысленное существование, пока счастливый случай не свел ее с ротмистром.

Тот, догадываясь, что ее прошлое не было всегда ангельским, простил по доброте сердечной все чохом и повел под венец. Ротмистра понять легко. Кроме красоты, Клеопатра отличалась начитанностью и умением вести себя в обществе. К тому же за полгода до встречи с девицей ротмистр овдовел: жена умерла во время родов. Так что, спасаясь от одиноких тоскливых вечеров, он предложил невесте не только сердце и руку, но и солидный капитал, перешедший к нему по наследству от родителей.

По делам службы ротмистра вскоре перевели в Пятилуки. Здесь он купил хороший дом, произвел капитальный ремонт, обзавелся модной мебелью и роялем. Что весьма обрадовало его супругу, изрядно музицировавшую.

Вскоре молодожены переехали в Пятилуки. Вместе с ними был очаровательный грудной малыш — голубоглазый блондин Костик.

Итак, каждую субботу вечером в дом ротмистра приходили гости. В основном это были местные чиновники. Постоянным посетителем являлся юркий, одетый с провинциальным шиком 27-летний становой пристав Дмитрий Шпилькин.

— Позвольте артисту бокал игристого аи! — с пафосом восклицал Шпилькин. Выпив залпом дорогое вино, он становился в изящную позу возле рояля. — Клеопатра Митрофановна, не откажите в любезности, сыграйте мне аккомпанемент.

Хозяйка, понимающе улыбнувшись, садилась за рояль. Движением головы откинув волосы назад, Шпилькин едва шептал:

— «Вертеп разврата», прошу… Только помедленней, проникновенней.

Клеопатра брала аккорды вступления, и становой пристав вступал неожиданно приятным, сильным тенором:

Она ушла в вертеп разврата,Где ярко золото блестит,Где сердце вечно виноватоИ черный демон там царит!

Стоявший возле раскрытого окна судебный следователь Александр Шкляревский, осанистый полный человек с лицом, заросшим волосом, гудел на ухо соседу — судебному эксперту Буцке:

— Роберт Васильевич, какие же, право, у наших романсов глупые слова! Вы видели «вертеп разврата», в котором «золото блестит»? Откуда оно там возьмется?

Певец, ловко взяв невообразимо высокую ноту, со слезой на глазу продолжал:

Она в объятиях позораЛаскает пошлого льстеца.Забыла честь, забыла Бога,Забыла также и меня.

Тут вторым голосом вступила хозяйка. Душещипательный романс закончили дуэтом:

Зачем ты, мать моя родная,Меня на свет ты родила?Зачем, судьбину проклиная,Меня по жизни повела?

Лежишь в гробу себе спокойно,Не слышишь больше ничего.Услышь меня — так сердцу больноЛюбить, страдать, желать ее!

Любить жену с душой развратной,Любить наложницу свою!Ей жить со мной уже отвратно,С печалью я о том пою!

— Браво, браво! — захлопал в ладоши ротмистр.

— Пение хорошее, — одобрил Шкляревский, — а слова, не обижайтесь, господа исполнители, самые пошлые.

Сосед Клеопатры, живший в доме через ограду, мелочной торговец по фамилии Янкель, отрицательно помотал головой:

— Будет вам известно, уважаемый Александр Андреевич, что это очень хорошая песня. Когда в Одессе я ходил пить чай в трактир «Медведь», так эту песню исполнял сам великий Семен Минкин, а он плохих песен не играет.

Савелий Соломонович Янкель прежде жил в Одессе, на Дальницкой улице Молдаванки. Этот чудный город постоянно присутствовал в его разговорах. Все, что есть хорошего на свете, было — если послушать Янкеля — исключительно в Одессе и нигде более.

Можно предположить, что природная непоседливость и любовь к приключениям заставили этого доброго человека бросить насиженное место и оказаться в тамбовском деревенском углу.

В семье Янкеля было еще четыре человека — трое маленьких детишек и толстая красавица Лия, верная подруга неугомонного Савелия.

Неделями он трясся по непролазным дорогам в низенькой рогожной кибитке. Прибыв в очередной населенный пункт, Янкель останавливался на центральной площади. Как водится, тут же собиралась толпа праздных зевак. Тогда коммерсант влезал на свое ямщицкое сиденье, вздымал к небу руки, словно христианский проповедник среди аборигенов Берега Слоновой Кости, и начинал проникновенно взывать к разуму слушающих:

— Православные! Сегодня у вас замечательный день, и я уже радуюсь за вас. Сейчас я буду делать грех, потому что отдам хорошие вещи почти задаром. Именно так, православные, — просто в подарок! Пусть от этого мне и моим детям будет плохо, лишь бы вам от меня было маленькое счастье. В сто раз дешевле…

Янкель начинал доставать из кибитки ситец, коленкор, шпильки, булавки, нательные крестики, дешевые колечки и сережки, сонники и песенники.

Толпа рассматривала эти сокровища с интересом, но покупать никто ничего не желал. Янкель глядел на людей с горькой жалостью и вздымал руки к небу:

— Видит Бог, вы вызываете во мне недоразумение! Вы не желаете сделать мне убыток? Так это даже очень странно. В моей Одессе эти замечательные вещи оторвали бы вместе с моими руками. Чего же вы думаете?

Наконец какая-нибудь старушка покупала себе аршин сукна на косынку, а другая протягивала семик за катушку ниток.

Янкель шел в трактир, выпивал две рюмки водки и отправлялся дальше, лелея в своей груди надежду на большое богатство.

Этот человек умел немного играть на скрипке, что и позволило ему приблизиться к компании столь высоких особ. Когда он приносил свой древний, с облезлым во многих местах лаком инструмент и начинал извлекать жалостные звуки, прекрасное лицо хозяйки подернулось печальной задумчивостью.

Следователь Шкляревский был дальним родственником ярого монархиста Константина Кавелина, имевшего исключительное влияние на его умственное развитие. Шкляревский недолюбливал Янкеля и говорил, чуть презрительно улыбаясь:

— Еврей в русской деревне — это такая же бессмыслица, как апельсин на дубе. Община предлагала вам надел земли, причем земли хорошей, пахотной. Работай на свежем воздухе, укрепляй свое здоровье, приноси пользу обществу и себе лично! Ан нет, вы не таков, уважаемый Савелий Соломонович. Вы предпочли общественно полезному труду никому не нужную коммерцию. Вам, как выяснилось, лучше месить грязь на дорогах, торговать булавками и подтяжками, чем честно трудиться.

Савелий в ответ кисло усмехался:

— Вы, сударь, вызываете у меня недоумение! Мы умеем делать всякую работу. Наш Иосиф был первым министром земледелия, кхе-кхе. — Савелий весьма остался довольным собственным остроумием. Он пригладил свои невыразимые пейсы и азартно продолжал: — Вот ваши мещане, они же не пашут землю? И к ним нет претензий. И вы, Александр Андреевич, тоже землю не пашете. Зачем же вы желаете, чтобы я делал труд, какой и вы сами не делаете? Это же смешно! — И Савелий посмотрел на Шкляревского с глубокой скорбью.

Тот уже собрался возражать могучей силой аргументов, как в спор вмешалась Клеопатра:

— Дорогой Александр Андреевич, оставьте в покое моего милого соседа. Он лучше нас знает, как ему прокормить своих троих детей.