Сват из Перигора - Джулия Стюарт

Началась раздача призов, и парочка решила прогуляться по ярмарке вин и сыров, которая как раз была в самом разгаре. Они подошли к первому прилавку, и хозяин — молодой виноградарь из имения Риватон, чьи виноградники раскинулись аж до самого Руссильона, — предложил им продегустировать свои вина, на что булочник согласился весьма охотно и пришел в такой восторг от «Розе де Пре», что тут же купил целых четыре бутылки. Затем они перешли к прилавку женщины из Берри, которая торговала кусками домашнего casse-museau[39] — неподслащенного пирога из козьего сыра, испеченного по старинному рецепту. Стефан Жолли впечатлился настолько, что тут же приобрел по целому пирогу для себя и для своей спутницы. Когда они проходили мимо прилавка с «Шато О’Жан Редон», хозяин — молодой виноградарь из Бордо — также предложил им продегустировать свои вина, на что булочник согласился весьма охотно и был так потрясен качеством вина урожая 2003 года, недавно удостоенного бронзовой медали на Международном конкурсе виноделов, что тут же купил целых четыре бутылки. Затем парочка проследовала к прилавку сыровара из Брока, где булочник пришел в такой восторг от дегустации fleuron мсье Бэшле, который выдерживался в погребах целых двенадцать месяцев, что тут же купил целую головку. А когда они достигли прилавка с шампанским Мишеля Фалле, булочник не увидел причин, почему б ему не купить бутылочку и не распить ее прямо здесь, с очаровательной Вивьен Шом, которая не только хорошо разбирается в осликах, но еще и просто замечательный собеседник.

Предложив спутнице бокал, Стефан Жолли пригласил ее к себе в булочную как-нибудь на неделе — продегустировать его пирожные. Вот тут-то и произошло нечто поистине ужасающее: Вивьен Шом поблагодарила Стефана Жолли за приглашение, но тем не менее отказалась — по причине того, что находится на диете. И булочник, не представлявший себе будущее с женщиной, которая сознательно лишает себя утонченного удовольствия в виде заварного эклера с нежнейшей кремовой начинкой, испеченного искусными руками мастера-лауреата, понял, что пора собираться домой.

Гийом Ладусет сидел за письменным столом с чернильным пятном — ноги привычно шарили по полу в поисках плиток попрохладнее — и с ужасом ждал, когда откроется дверь. И хотя сваха знал, что от булочника ему достанется по первое число, его появления он как раз страшился меньше всего: ведь Стефан Жолли был одним из немногих, кто не мог получить его любовное послание, предназначавшееся Эмилии Фрэсс. Поскольку Гийом опустил обращение — дабы милое имя не отвлекло его от излияния чувств, — не было никаких сомнений, что получатель, кто бы он ни был, естественно, предположит, что именно он и есть предмет сей амурной декларации. В результате Гийом поднялся чуть свет, надеясь, что ему удастся избежать встречи с односельчанами в муниципальном душе. Но просчитался. Услышав, что кто-то топочет снаружи, сваха решил не выходить, однако уже через секунду в дверь раздраженно забарабанил кулак Жильбера Дюбиссона. Раздумывая, как бы улизнуть, Гийом медленно приоткрыл дверь. Но почтальон тут же преградил ему путь и спросил, может ли сваха устроить так, чтобы Эмилия Фрэсс изменила свое решение и встретилась с ним еще раз. Гийом заверил, что, насколько ему известно, тот вел себя как истинный джентльмен во всех отношениях, однако владелица замка все для себя решила. И добавил, что в его картотеке найдется немало женщин, которые почтут за честь составить компанию такому мужчине, как Жильбер Дюбиссон; пусть почтальон заскочит к нему в свободную минутку, и он непременно что-нибудь для него подыщет. Жильбер Дюбиссон поблагодарил Гийома, и тот немедленно прихлопнул дверь, надеясь, что почтальон не воспринял его слова как приглашение ввалиться в «Грезы сердца», рассесться на скамейке и день напролет доводить владельца фирмы до белого каления своей болтовней, попутно осыпая все вокруг крошками «Пти Борр Лю».

Гийом Ладусет едва успел отступить в глубь конторы — где, как надеялся, он будет меньше бросаться в глаза, — как дверь отворилась. Это была Лизетт Робер.

— У тебя все в порядке? — с порога осведомилась повитуха, устраиваясь на мягкой подушке с вышитым вручную редисом.

— Все хорошо, спасибо. А что? Что-то не так?

Сваха прошел к столу, стараясь не выказать ни малейшего намека на чувства, не говоря уже о двадцати девяти годах неослабевающей любви.

— Просто ты смотришь на меня как-то странно.

— Странно в чем?

— Да во всем.

— Скажи, Лизетт, ты случайно не виделась вчера с Эмилией Фрэсс?

— Виделась. А что?

— В замке?

— Да, в замке. А в чем дело?

— Да так, просто интересно. А она, случаем, не давала тебе пирожных?

— Ну да, для этого я к ней и ходила. Как оказалось, ты продал ей всю выпечку, что была в булочной, и она позвонила мне узнать, не хочу ли я взять у нее немного. Домой я вернулась с полной коробкой.

Гийом Ладусет помедлил.

— А в той коробке случайно не было mille-feuilles? — осторожно спросил он.

— Два пирога с заварным кремом и парочка профитролей. Да что случилось-то?!

— Я же сказал: просто интересно! Ну что, Лизетт, по бокалу красного?

Предложив повитухе грецкий орех, от которого та вежливо отказалась, ибо и свои-то не знала куда девать, Гийом Ладусет перешел к неприятной миссии. Он вынужден сообщить Лизетт печальную новость. Это просто невероятно, но человек из совета не проявил интереса. Сваха поведал об их продолжительной беседе у старой прачечной, о том, как, не раскрывая имени дамы, он в подробностях живописал бесчисленные прелести кандидатки. Гийом даже пытался поговорить с человеком из совета еще пару раз, но Жан-Франсуа Лаффоре только отмахивался.

Лизетт Робер внимательно выслушала рассказ свахи, поморгала в растерянности и спросила:

— Так что, больше ничего нельзя сделать?

— Боюсь, что нет, Лизетт. Я исчерпал все свои возможности. Этот человек непоколебим. В жизни не встречал такого упрямца.

Повитуха смотрела на пол, сваха — на авторучку рядом с чистым листом бумаги прямо перед собой. Подумав минутку, он вдруг поднял взгляд на собеседницу:

— Да, как профессионал я действительно не могу больше ничего сделать, но позволь мне задать тебе вопрос, Лизетт. Как поступил бы любой здравомыслящий человек, который отправился в лес за грибами и неожиданно наткнулся на знак «Сбор грибов строго воспрещен»?

Лизетт Робер не колебалась ни секунды.

— Продолжал, невзирая ни на что.

— Вот именно!

Гийом Ладусет не ошибся в своих подозрениях, что именно Лизетт Робер в ответе за внезапное отсутствие горячей воды в общественной душевой. Когда прошел слух, что труба пала жертвой умышленного вредительства, все, разумеется, предположили, что это дело рук «Тайного комитета против муниципального душа», — все, кроме свахи, который слишком хорошо знал, что для подобной изобретательности у членов комитета просто не хватило бы мозгов. Они подпольные клички свои и те не могли запомнить.

Лизетт Робер влюбилась в человека из совета, сама того не ожидая. Она сразу обратила на него внимание еще в тот раз, когда Жан-Франсуа Лаффоре впервые появился в Амур-сюр-Белль, с мягким кожаным портфелем, который он крепко прижимал к животу, и в унылых брючках не по размеру. В нем чувствовалась доброта, так поразившая Лизетт, равно как и груз былой боли, что лежал на его плечах. После того как, к радости повитухи, человек из совета вернулся в деревню, чтобы следить за установкой муниципального душа, она с утра до вечера просиживала у окна в баре, наблюдая за ним поверх номера «Зюйд-Вест», — слишком взволнованная, чтобы впитывать содержимое газетных полос. По ночам, пока беспрестанный бриз катался вверх-вниз по плавным изгибам ее восхитительного тела, — она подолгу лежала без сна, взбудораженная мыслями о предмете своей тайной страсти. Однажды на рассвете, не в состоянии более выносить этого душевного смятения, Лизетт Робер села за фортепиано, чтобы сочинить для него мелодию. И впервые за много лет жителей Амур-сюр-Белль разбудили не ужасные звуки ее слоновьих потуг. Самая ангельская из всех мелодий поднялась от клавиш ее фамильного инструмента и запорхала по деревне нежнейшей бабочкой.

После установки муниципального душа у Жана-Франсуа Лаффоре больше не осталось повода приезжать в ненавистную деревню, и повитуху охватило такое отчаяние, что как-то ночью она выскользнула из дома с гаечным ключом — дабы повод вновь появился. На следующий день Лизетт Робер вызвали к душевой кабинке — объяснить, при каких обстоятельствах она обнаружила отсутствие горячей воды, — и радости повитухи не было предела: ведь ей предоставилась возможность постоять, пусть всего пару минут, рядом с любимым. Когда же человек из совета, объявив орнитологические находки Лизетт не имеющими отношения к делу, вернул ей найденные в кабинке перья, она спрятала одно из них — то, что он продержал в руке дольше всех, — в тумбочку у кровати. И по ночам, когда мысли о Жане-Франсуа Лаффоре не давали ей спать, Лизетт Робер доставала заветное перо и легонько касалась им своих губ.