Зеркальный принц - Александр Алексеевич Зиборов

он не смог, ибо услышал новые стихи, которые он слушал уже в отдалении и стоя, усилив свой слух с помощью заклинания:

— Я пришел к мудрецу и спросил у него:

«Что такое любовь? Он сказал "Ничего»

Но, я знаю, написано множество книг:

Вечность пишут одни, а другие — что миг…

То опалит огнем, то расплавит как снег,

Что такое любовь? «Это всё человек!»

И тогда я взглянул ему прямо в лицо,

Как тебя мне понять? «Ничего или все?»

Он сказал улыбнувшись: "Ты сам дал ответ!:

«Ничего или все!», — середины здесь нет!"

После этого повернулся и пошёл скорым шагом, вспоминая о прелестной Миляне, которая пребывает фактически в заключении в несокрушимом кристалле. Нужно идти к Змияду и вызволить её!..

Глава 16

Глава 16. «Книга мёртвых»

В последующие дни время от времени Азван выходил к ограде, за которой находился сад и дворец Анидака. Бросал внутрь свой магический посыл, который извещал его, что колдуна дома нет.

А раз уж он оказывался здесь, то Азван пользовался этим, дышал живительными ароматами цветущего кустарника, получая от этого немалое удовольствие, затем уходил.

Временами он практиковался в употреблении того или иного заклинания, которое не столь давно отзеркалил из памяти Шушлега.

В один из дней, который, возможно, мог оказаться последним из тех, что он провёл в Занзибаре, Азван оказался в бедном, но чистом квартале. У одного из домиков собралась толпа в пару десятков человек. Он уловил мысли, что там продавалось имущество какого-то недавно умершего старика. Родственников он не имел, денег у него оказалось мало, их не хватало даже на скромные похороны. Потому и вынесли его пожитки на продажу, дабы их мог купить любой желающий. Вырученные средства должны были пойти на погребение бедняка.

Азван был погружён в мысли заклинания обездвиживания, которым воспользовался против него Бародур в Азграде. Тогда он оказался не только парализованным волшебством, но и вынужден был подчиняться колдуну. Получалось, что заклинание не было односложным, а как бы составным. Юноша усиленно раздумывал над этим, пытаясь постичь сложную составную магическую формулу, но вдруг со стороны ощутил магическую эманацию. Принял её за направленную на него атаку, тут же выставил защиту. Чуть позже осознал, что природа той магии другая. Она исходила из-за спин собравшихся людей.

Приблизился к ним и понял, что эманацию источают свитки, оказавшиеся в скарбе покойного. Как раз их намеревался приобрести одутловатый толстяк в феске и просторных зелёных шароварах. Предложил сколько-то медных дирамов.

Азван выждал момент и огласил свою цену:

— Даю за все эти свитки серебряный дирам.

Все с удивлением посмотрели на молодого северянина, неожиданно включившегося в торг. Толстяк онемел, сглотнул слюну и гнусавым голосом выкрикнул:

— Серебряный и медный дирамы!

— Два серебряных дирама, — продолжил юноша.

Толстяк добавил медяк свыше, на что прозвучало:

— Три серебряных дирама.

Так и шло: толстяк повышал сумму на медный дирам, а Азван каждый раз прибавлял к оглашённой цене серебряный дирам.

А когда торг по его мнению слишком затянулся, он решительно произнёс:

— Даю за все свитки золотой дирам.

Присутствующие ахнули. Толстяк онемел, его лицо побагровело. Злыми глазами он посмотрел на соперника, отвернулся, выругался про себя, плюнул себе под ноги, повернулся и почти убежал, тряся немалым задом, напоминающий бараний курдюк.

Азван добавил к золотому дираму ещё и один медный за большой платок покойного, в который ему уложили все купленные свитки и с уважением передали новому владельцу.

По пути на постоялый двор Азван ощущал холодящую эманацию свитков, собственником коих он только что стал. С подобной он ещё не сталкивался и она сильно не нравилась ему, даже внутри у него родилась немалая опаска.

Уже в своей комнате юноша принялся разбирать свитки. Начал с самого крупного, который к тому же излучал наибольшую магию. И здесь юношу постигло сильнейшее разочарование: оказалось, что рукопись написана на языке, совершенно ему неведомом. Ни одно слово не являлось знакомым.

Принялся просматривать другие свитки, но и они были на том же самом непонятном языке.

Некоторое время он пробыл в недоумении.

Немного походил по комнате, посмотрел в окно на совершенно чистое небо, лазурь которого была окрашена жёлто-золотыми лучами солнца.

В задумчивости ощипал половину виноградной грозди, отрывая по одной сочные сладкие ягоды.

Обтёр руки и снова занялся свитками, внимательно осматривая каждый. Они были старыми, но не древними, имели хорошую сохранность. Лишь на нескольких мыши оставили следы своих острых зубов, одна страница была немного с краю надорвана, а на другой остались следы сока каких-то ягод или фруктов. Несомненно, по небрежности владельца.

Ничего другого Азван не узнал. Решил отвлечься на какое-то время от покупки, пройтись по городу, надеясь, что во время прогулки ему в голову придут какие-нибудь умные мысли. Он давно знал, что порой такое срабатывает.

Оставил свитки в комнате, снова сложив и завернув их в платок, а сам отправился в прогулку по городу, раздумывая над возникшей проблемой.

Долго, очень долго размышлял над ней, постепенно в нём крепла мысль: если кто-то знал этот язык и воспользовался им, то и кто-то другой должен был его знать. Следовало найти таких людей!..

Когда окончательно пришёл к такому убеждению, то заметил, что находится недалеко от того дома, где жил неизвестный ему старец, который написал эти свитки… Или использовал какие-то более древние рукописи, переписав их. Но он мог их и купить. Наверное, язык был ему ведом. Или он столкнулся с точно такой же проблемой, как и Азван: свитки имел, прочитать их не мог, но почему-то хранил. Если это так, то почему? Как узнать правду.

Сам дом оказался закрытым, попасть в него Азван не смог. Тогда он принялся опрашивать соседей, вручая сначала медный дирам для поощрения охоты разговаривать, а потом и добавляя монету-две. Выяснил, что старец жил одиноко, его редко кто видел. Выходил разве что за покупками, иногда выносил мусор. Но случалось сие не часто, не каждую неделю. Иногда к нему кто-то приходил. За многие годы гостей видели с десяток раз. Каждый раз другие. Лишь один являлся трижды или четырежды.

Против своего правила не вторгаться в мысли собеседника, на сей раз юноша сделал это. Рослый и мускулистый маслобой отвечал не слишком охотно, несмотря на две полученных медных монеты. Почему он ведёт себя так, Азван понял, проникнув в его мысль: