Иван VI Антонович - Евгений Анисимов

Конечно, индивидуальность повелителя играла свою роль в управлении. При Анне Леопольдовне сановники утратили привычный страх, привитый им при Анне Иоанновне. В следственном деле 1742 года записано, как выполнял указ Анны Леопольдовны вице-канцлер М. Г. Головкин. Ему было поручено провести совещание с Остерманом о важном государственном деле, «…однакож-де он потом чрез два или три дня у него, Остермана, не был, но между тем прислал он, Остерман, к нему, Головкину, своего секретаря Курбатова его, Головкина, к себе звать, и после-де того призыву на другой или третий день приехал он, Головкин, к нему…».[321] Можно ли представить при Петре Великом или даже при Анне Иоанновне столь халатное исполнение чиновником именного указа? Впрочем, исполнительская дисциплина никогда не была сильным качеством отечественной администрации. Словом, Анне Леопольдовне не повезло со временем, в котором она жила, и с той политической ситуацией, в которой она оказалась в начале 1740-х годов против своей воли.

Не повезло Анне Леопольдовне и с министрами, которые могли бы, как в правления ее предшественницы и ее преемницы, взять на себя решение государственных проблем. Несомненно, после свержения Бирона А. И. Остерман рассчитывал занять в правительстве Анны Леопольдовны первую позицию, для чего, собственно, и была написана им (буквально через два дня после свержения Бирона) упомянутая выше записка-наставление правительнице. Ее автор преследовал, естественно, не только бескорыстно-педагогические цели. Но при этом Остерман действовал, как всегда, расчетливо и осторожно, так сказать, почти не оставляя следов.

Примечательно, что прежняя система его взаимоотношений с повелительницей сохранилась и при Анне Леопольдовне: она посылала кого-нибудь (особенно часто Левенвольде, друга Остермана) к нему за советом, а он пересылал ей или устный, или письменный ответ (так называемое «письмецо»); в его доме проходили важные совещания сановников, и только в особых, экстренных случаях Остермана на носилках доставляли во дворец. Однажды сама правительница тайно к нему приехала по одному безотлагательному делу.

Исчезновение к весне 1741 года с политической сцены Миниха не обошлось (как уже сказано выше) без интриг Остермана. Так, упомянутый выше указ 28 января 1741 года о перераспределении (а в сущности, о возвращении) полномочий министрам, при котором должность первого министра стала фиктивной, был очень тонким и продуманным бюрократическим действием, план которого мог родится только в изощренном мозгу Остермана.

Любопытна также история довольно странного следствия в Тайной канцелярии, начатого весной 1741 года параллельно с допросами по делу Бирона. Оказалось, что в это время была проведена работа по сбору компромата на других членов «хунты», в том числе на тех, кто вполне благополучно пребывал у власти. Из материалов следствия видно, что либо Бирон и Бестужев дали особые показания на этих людей, либо (что вероятнее) из предыдущих показаний экс-регента и его сподвижника были выбраны сведения, касающиеся преступных действий разных участников «хунты» при возведении Бирона в регенты. Эти сведения были оформлены в виде неких «экстрактов». Такие «телеги» компромата были составлены на Миниха, Черкасского, Левенвольде, Ушакова и А. Б. Куракина, Н. Ф. Головина, Н. Ю. Трубецкого, К. Л. Менгдена, К. Г. Бреверна, И. Альбрехта и других, менее важных, деятелей октября 1740 года, которые тем не менее находились у власти. Им всем 24 апреля 1741 года зачитали от имени младенца-императора указ под примечательным названием: «Объявление прощения». При этом в экстракте, составленном на Миниха, как будто были учтены жалобы Бирона на фельдмаршала, которого герцог, как уже было сказано, считал первым виновником своего несчастья. В сослагательности «Объявления прощения» звучит легкая угроза фельдмаршалу – сиди тихо, а то начнем расследовать твое участие в деле выдвижения Бирона в регенты: «…Когда бы дошло до следствия, то бы явно показалось, что он (Миних. – Е. А.) впервые ему, Бирону, предлагал и более о том побуждение чинил». Все упомянутые высокопоставленные лица обвинялись в том, что они действовали «противно должности своей и присяги, вступили в такие дела, в которые вам мешаться весьма не надлежало, и, учиняясь в начале Нам, а потом и всему отечеству первым явным предателем, присовокупились к бывшему герцогу Курляндскому Бирону… вступили в рассуждение о правительстве», способствовали определению фаворита в регенты, обманывали всех с датой подписания завещания и т. д. Наконец, в этом манифесте была нанесена звонкая оплеуха Миниху, некогда размечтавшемуся о чине генералиссимуса: «К тому ж, зная подлинно российский Воинский устав, в котором о чине генералиссимуса напечатано, что оный чин коронованным главам и великим владеющим принцам принадлежит, а наипаче тому, чье есть войско, а из вас ни один не имел такого достоинства, сперва штаб просил, а потом онаго чина требовать дерзнул». Так Миниху мстительно припомнили его честолюбивые мечты. При этом в тексте манифеста заметно явное передергивание насчет возможных кандидатов в генералиссимусы: ведь некогда этой высочайшей воинской чести удостоился человек вовсе безродный – светлейший князь А. Д. Меншиков! Впрочем, у власти, когда она этого захочет, память оказывается очень короткой и слабой.

В конце «Объявления прощения» было сказано: «И хотя по оным явным обличениям, по силе прав государственных, надлежало о таком вредительном Нам самим и Нашим родителям… деле в конец доследовать (опять тон угрозы. – Е. А.), однако ж Мы…» и далее шел текст о прощении всех упомянутых персон без всяких наказаний…[322]

Какой, казалось бы, странный документ! Во имя чего он составлялся? Зачем нужно было поднимать старое дело о регентстве Бирона, в котором были замешаны все упомянутые люди, зачем нужно было унижать действующих политиков и придворных: бывшего первого министра и все еще фельдмаршала, великого канцлера и кабинет-министра, генерал-прокурора, президента Адмиралтейства, обер-шталмейстера, начальника Тайной канцелярии? Но тут обращает на себя внимание странный факт, а именно – отсутствие экстракта на А. И. Остермана, как раз одного из активнейших участников «затейки Бирона». Известно, что его роль в этом деле была больше, чем роль Трубецкого, Куракина или Ушакова. Ни под каким видом не упомянут он и в манифесте «Объявление прощения».

Причина этих странностей, думается, проста: сам Остерман и был, вероятно, инициатором псевдорасследования, проведенного исключительно для того, чтобы все попавшие в него первые лица государства помнили и не забывали, что на них есть экстракты (а значит – и дела, из которых сделана выжимка), и можно, при необходимости, изменить сослагательность документа и начать расследование о каждом из них по полной форме – ведь преступность их действий была зафиксирована манифестом «Объявление прощения». Остерман (который, как сказано выше, контролировал и направлял следствие дела Бирона в нужное русло) мог в своих интересах в любой момент организовать составление экстрактов с компрометирующими материалами. Этот прием в истории известен – пока работай, но помни, что в сейфе на тебя лежит некое незакрытое дело!