Кофемолка - Михаил Идов

У меня раскалывалась голова, но где-то за пределами боли нарисовался план действий. Мне предстоял простейший и в то же время самый трудный поступок в моей жизни. В два часа дня я ступил на тротуар, каждую трещину в котором знал наизусть, развернулся спиной к погруженному во мрак «Кольшицкому» и промаршировал в помещение напротив, куда ни разу прежде не заглядывал. Помещение это было вдвое шире нашего, располагалось по адресу Фуллертон, 159, и было известно большинству под именем «Джезва Дерганого Джо».

Я прошел внутрь, осторожно неся головную боль через толпу. Две девочки хозяйничали за прилавком, двигаясь в четко скоординированном ритме. Интерьер «Дерганого Джо» смотрелся уютнее, чем я ожидал. Стены были обшиты дешевым, но вполне пасторального вида деревом; пухлые диванчики окружали действующий камин. Несколько человек сидели у огня, уткнувшись в ноутбуки. Мать держала пакетик с соком на весу перед лицом малыша, а тот крайне сосредоточенно оперировал трубочкой при помощи обеих рук и языка. Все выглядели довольными.

В этот момент что-то зацепило мой взгляд, что-то волнительно-знакомое. Ощущение было как если бы мимо, по периферии зрения, пронесся незнакомец на велосипеде, подозрительно напоминающем ваш. Я крутанулся на месте и… тут он и очутился. Мой чертов портрет. Марк глазами Нины и, так сказать, деньгами Кайла. Свинтон повесил его прямо у себя на работе! Логотип «Кольшицкого» явственно прочитывался на заднем плане снимка. Ему было все равно. Я знал, что он видел, когда смотрел на портрет: двух Нин, плавящихся оловянных солдатиков, отраженных в моих очках.

Фотография была всего лишь одной из шести-семи, развешанных по кафе тут и там. Я не узнал большинства, но как минимум еще одна принадлежала объективу Нины. Она была снята во время нашего медового месяца: мокрые булыжники Братиславы, доведенные до абстракции телевиком и блестящие, как приплюснутая крышкой икра в банке. Хорошо хоть здесь не было никаких отражающих поверхностей. Если бы Кайл смог каким-то волшебством заглянуть в оборотную сторону этого кадра, он увидел бы разбухший от дождя подоконник, а за ним комнату в пансионе, из которой был сделан снимок: опустошенная бутылка, лифчик, перекрученные в жгут простыни.

Греза прервалась. Юная брюнетка в очереди, наша бывшая постоянная клиентка из категории черный-кофе-с-собой, узнала меня. Не по портрету, слава богу.

— Эй, — сказала она, улыбаясь. — Как жена? Скучаю по вашему заведению.

— Недолго вы скорбели, — заметил я.

— Попалась, — она вскинула руки в розовых рукавичках. — Без кофеина не могу!

Пока я сочинял ответную реплику, пришла ее очередь заказывать: латте с обезжиренным молоком и плевком ванильного сиропа. Вкусы брюнетки заметно скатились под гору с угасанием путеводной звезды «Кольшицкого».

Кайл сидел в дальнем углу, изучая какие-то столбики цифр на экране здоровенного ноутбука «Делл». Он увидел меня и замахал, будто с борта корабля.

— Пришел вот устраиваться на работу, — объявил я.

— Ха-ха, — фыркнул Кайл. — Как делишки? Чего нового?

— Да так. Нина ушла.

— Ага. Знаю.

— Откуда?

— Она забежала попрощаться, — объяснил Кайл. — Подарила вот это. — Он ткнул пальцем в братиславское фото. — Сказала, ты, мол, одно купил, второе бесплатно.

— Ясно.

— Во глаз у человека. Талантливая, скажи? — В его мычании было столько неразбавленной, нескрываемой грусти, что мне даже стало чуть-чуть его жалко. Кайл взглянул на свою работу и захлопнул ноутбук. — Выпить хочешь?

— Два часа дня на дворе.

— По-моему, тебе нужно.

Сперва я потащил болвана в «Пол», но тот оказался наглухо задраен. Картину довершал плакат «СДАЕТСЯ» — «самоцветовский», разумеется. Я вспомнил, как предсказывал этому бару шесть месяцев жизни в июле. Я ошибся на три. Будь здоров, бармен с бачками.

В конце концов мы осели в реконтекстуализированной наливайке на углу Эссекс и Ривингтон под идиотским названием «Волшебник». Кайл взял себе «Егермейстер» и «Корону», традиционный двухходовый гамбит провинциального кутежника. Я остановился на «Джеке Дэниелсе» безо льда и сунул руку в карман за деньгами. Я был более или менее уверен, что в кармане восемь долларов; их оказалось два.

— Нет! — запротестовал Кайл как раз в нужную секунду. — Я угощаю.

— Так и быть, — недовольно согласился я. — Дела в «Дерганом Джо» идут прекрасно, как я посмотрю.

Мы выпили и перезарядились.

— Дела хуже некуда, — неожиданно признался Свинтон. — Работал у нас один пацан, так? Поскользнулся на полу, так? Теперь отсуживает компенсацию по страховке. Ну, ты не подумай, человек он хороший, очень хороший, — Кайл выставил обе ладони перед собой оборонительным жестом, а то, не дай бог, его застукают за излучением чего-либо кроме его фирменного безразмерного позитива. — Но одни юристы съели всю нашу маржу за октябрь. А цены на бензин? Ваще абзац! Доставка молока теперь сорок баксов в день, вынь да положь. Это поверх диких цен на само молоко. Не, вам везет. Вы маленькие, гибкие.

— Чувак, — сказал я. — Алё. Мы закрылись. Наш дом сносят.

— Еще лучше, — быстро же его развезло. — Друг друга-то у вас не отнимут. Вот в чем вся, эта, как ее, соль. Повезло тебе, повезло. Обос… особенно с Ниной. Ты ж знаешь, о чем я. Слышь, брат? Она ведь офигительная. Знаешь ведь? А?

У Кайла прорезался какой-то новый тембр; чистая, звенящая нотка печали парила, как высокое «до», над его долбящим басовым «ля-ля-ля», обращая мажор в минор одним мягким прикосновением.

Впервые за все время я внимательно пригляделся к нему. Мне пришлось насильно заставить себя это сделать, так как меня вполне устраивало мое устоявшееся представление о нем как о круглом пастельном пятне с розовой каемкой в дальнем углу моего поля зрения, где ему и было место. Я собрался и приказал своим зрачкам сфокусироваться сквозь алкогольную кисею на Кайле Свинтоне.

Я предполагал, что смотреть на Кайла будет невыносимо; что в результате получится «Поражение, глядящее в лицо Успеху», аллегорическая скульптурная группа с какого-нибудь римского фонтана. К моему изумлению, Кайл не выглядел как прирожденный победитель. Он выглядел уязвимым, честно говоря, так, как могут выглядеть уязвимыми только очень крупные мужские особи, а именно — неустойчивым. Его затянутый в ворсистый свитер торс казался слишком громоздким для барного стула, его локти — слишком большими и круглыми для стойки. Его нижняя половина, как у Блуто, [93] сужалась почти к нулю. Хотя он был тяжелее меня килограммов на шестьдесят, большей частью за счет мышц, у меня создалось ощущение, что я мог бы повалить его легким тычком — если целиться достаточно высоко.

Еще мне пришло в голову, тоже впервые, что Кайл далеко не так молод, как кажется. Изначально я предполагал, что мы с ним примерно одного возраста, что управление «Дерганым Джо» — его первая работа после какого-нибудь невзыскательного колледжа (где он, вне всякого сомнения, досконально изучил гидравлику пивных бочек) и пары лет на немытом донышке сферы обслуживания. Теперь мне было очевидно, что это не так. Глубокие морщины расходились к востоку и западу от его круглых глазок подобно наскальному рисунку двух комет, летящих друг на друга. Его прическа, беззаботная льняная копна в стиле «первый парень на деревне», при ближайшем рассмотрении выдавала некую продуманную структуру: там определенно имела место какая-то маскировка военных объектов. Камуфляж просек и взлетных полос. Ему было как минимум тридцать семь.

Но главное — Кайл грустил. Не страдал, не терзался, просто грустил легкой задумчивой грустью, для которой в каждом языке имеется якобы непереводимое слово: saudade, tristesse, pechal. [94] Той разновидностью грусти, которой заражаешься, когда проходишь мимо только что выброшенной елки в день после Рождества. Или когда влюблен.

— Да, — сказал я, глядя ему в глаза. — Да, знаю. Нина… — неужели я смогу произнести это чудовищное слово и вложить в него какой-то смысл? — …офигительная.

Долгая, сложная пауза медленно расцвела между нами. После этого беседа могла устремиться только в одно русло. Все, что нам оставалось делать, — это оттягивать момент. Мы заказали по бог знает какому повтору черт знает чего (к этому моменту я честно не помнил, чего именно), залпом выпили и синхронно хряснули стаканами по стойке. Кайл был левшой, что усилило зеркальный эффект. Еще по одной, пожалуйста.

— Ну вы и гоните, ребята, — одобрительно заметила женщина за стойкой. В баре поприличней нас бы попросили уйти. В этом налили за счет заведения. В третий раз: мой личный рекорд1. — Такие все из себя насупленные. Серьезная мужская терка, да? Душа в душу?

— Что-то вроде, — ответил я. — Кстати, выражение «душа в душу» означает вовсе не то, что…