Территория Холода - Наталия Ивановна Московских

class="p1">– Ты сам как, нормально? – щурится Рыцарь. – Выглядишь не очень.

Хороший парень, вообще-то. Участливый. Вот, в кого надо было Принцессе влюбляться вместо меня.

– Тебе бы в Казарму, – кивает Сторожевой.

– Туда и собираюсь, – скриплю я.

– Проводить? – предлагает Рыцарь.

– Спасибо, я сам.

Закрываю дверь раньше, чем качки тридцать третьей закидывают меня новыми предложениями помощи. Изо рта сквозь стиснутые зубы вырывается тихий стон: чертова нога! Что с ней происходит и почему так не вовремя?

Хромаю до первого этажа, миную Горгону с ее замызганными книжонками. Ее безмятежное лицо и безумная прическа вселяют в меня призрак стабильности, и я немного успокаиваюсь. Капризная нога тоже перестает ныть, и до Казармы я добираюсь уже без хромоты.

На плацу в этот раз пусто: похоже, я попал в перерыв.

Уже отчаиваюсь, что придется искать Майора в недрах главной темницы интерната, когда он в своем неизменном камуфляже исторгается из пасти Казармы и закуривает у ее входа. Меня он замечает сразу же и приветственно кивает.

– Какие люди! Чем обязан?

Подхожу, тоже киваю в знак приветствия и даже воздерживаюсь от колкостей. Нет, со мной точно что-то не так…

– Здравствуйте. У меня к вам вопрос. Можно?

Майор склоняет голову и смотрит на меня почти обеспокоенно.

– Хорошо, – серьезно отвечает он. – Задавай.

– Кто-нибудь в последнее время возвращался из лазарета?

Майор одаривает меня снисходительной усмешкой.

– Лазарет не тюрьма и не бермудский треугольник, малыш. Оттуда каждый день кто-нибудь да возвращается. А в чем дело? К чему такой вопрос? Ищешь кого-то?

Что ж, начало не такое плохое, как могло быть. Я испытываю удачу:

– А мальчишку примерно моего возраста… тощенького такого, смуглого с растрепанными волосами вы не выпускали? Буквально вчера.

Майор хмурится… и качает головой.

– Никого с таким описанием не припоминаю.

У меня внутри все опускается и, кажется, начинает застывать.

– Вы помните, почему у нас с вами такие натянутые отношения? – отчаиваюсь я.

– Ты меня с первого дня записал в тираны, – снисходительно отвечает Майор. – Вроде как, конфликт только с твоей стороны. У меня к тебе претензий нет.

Меня начинает трясти. Майор подается вперед и оказывается подле меня, будто готов ловить, если я начну падать.

– Ты в порядке, малыш? Что с тобой такое?

Этого не может быть! Я бы еще мог заподозрить Майора в злом умысле, но почему тогда ни мои соседи, ни даже соседи самого Пуделя его не помнят? Или это очередная традиция школы – вычеркивать тех, кто ушел? Но ведь про побег Пуделя знал только я… если Пудель вообще существует.

От собственных мыслей мне становится так страшно, что тянет зарыдать.

– А меня… психиатр какой-нибудь может осмотреть? – жалобно скулю я, сжимая пальцами виски. – У меня, кажется, галлюцинации… или с воспоминаниями что-то… не знаю…

Майор стискивает мое плечо почти до боли и заставляет посмотреть ему в глаза.

– Так, соберись, пожалуйста, и расскажи, как себя чувствуешь, – чеканит он.

– Иногда болит нога, понятия не имею, почему, – всхлипываю я. – Я почти не спал… кажется, не только сегодня. У меня мысли путаются, я помню человека, которого больше никто не видел… я схожу с ума?

Майор качает головой и ведет меня в пасть Казармы.

– Все будет хорошо, малыш – говорит он. – Идем.

Я послушно плетусь за ним и хнычу, плохо соображая и почти не анализируя происходящее. Меня заводят в палату, медсестра заходит, переговаривается с Майором и что-то вкалывает мне в плечо. После этого я уже ничего не помню.

***

Просыпаюсь в палате. За окном ранние сумерки, вокруг тишина. На стуле рядом со мной горбится Старшая, вид у нее напряженный, взгляд следит за мной так пристально, что это почти пугает.

У меня ватная голова, и я с трудом приподнимаюсь, пытаясь взять в толк, почему чувствую себя таким разбитым.

– Ты как? – сухо спрашивает Старшая, мрачно заглядывая мне в глаза.

– И тебе привет, – хриплю я. – Пить хочется.

Старшая встает и выходит из палаты. Возвращается со стаканом воды, протягивает его мне и стоит надо мной, как надзиратель. Я осушаю стакан залпом, с трудом не поперхнувшись, и перевожу дух. Сил, как ни странно, прибавляется.

– Ты кричал во сне, – констатирует Старшая. – Помнишь, что снилось?

Качаю головой. Какие-то обрывки сна еще витают в памяти, но ухватиться за них не получается. Может, оно и хорошо. Если кричал, вряд ли мне снилось что-то приятное.

– Ясно, – кивает Старшая. – Я уже думала звать кого-нибудь, но ты проснулся. – Она замолкает и ждет от меня объяснений, но я молчу. Боюсь ее напугать. Старшая вздыхает и садится на мою кровать. – Слушай… я хочу тебе сказать кое-что, но тебе это не понравится.

Опускаю взгляд.

– Я готов, – говорю обреченно. – Ты говорила с врачами? Они считают меня сумасшедшим, да?

– Нет. Ты не сошел с ума, и никакой психиатр тебе не нужен, – отвечает она. Я готов подорваться, но она удерживает меня, находя мою руку и накрывая ее своей. – Я знаю, кого ты искал. Я его помню.

Таращусь на нее, как на мессию.

– Что?! Но…

– Тихо, – цыкает на меня она и начинает шептать: – Зря я тебя не послушала. Когда начался твой утренний переполох, я тоже стала вызнавать о Пуделе.

– А как ты узнала, что я…

– Со Сторожевым говорила, – предвосхищает мой вопрос и тут же отвечает Старшая. – Мы в одном классе. Так вот, Пуделя никто не помнит, но это ты уже и без меня знаешь. Похоже, до него добрался Холод. Поэтому все забыли.

Я впадаю в ступор. Весть о том, что я не тронулся умом, сняла с меня огромный груз. Следующая новость водрузила новый.

– Но он же был… он не казался обессиленным, он был…

– А ты думаешь, сумасшествие – не слабость перед Холодом? – Старшая недовольна тем, что приходится объяснять мне такую «банальщину», но по какой-то причине решает потерпеть мою несообразительность. – Он был восприимчивым не телом, а разумом. И его забрали. Мне… мне жаль, Спасатель. Если б мы пошли за ним, может, удалось бы оттянуть… – Она обрывается на полуслове и качает головой. Меня настораживает это «оттянуть» вместо «спасти».

– Ты говоришь так, будто встреча Пуделя с Холодом была неизбежна и произошла бы рано или поздно, что бы мы ни делали, – озвучиваю ей свое предположение.

Она вздыхает.

– С нездоровым рассудком иногда все даже сложнее, чем с больным телом. В каком-то смысле тело даже проще стабилизировать.

От этого заявления меня пропитывает такая безнадега, что в ответ почти мгновенно рождается протест.

– И это значит, что не надо было даже