Диалоги (июль 2003 г.) - Александр Гордон

А.Г. У него в принципе нет таких персонажей.

Е.Я. Да, однозначно сатирических – нет, конечно. И, кстати, в этой повести писатель сам объяснил, что язык вовсе не безразличен к жизни. Просто приведу цитату – довольно длинную. Об отношениях между народом и властью в сфере языка.

Платонов пишет: «Зажиточные, ставшие бюрократическим активом, так официально-косноязычно приучили народ думать и говорить, что иная фраза бедняка, выражающая искренние чувства, звучала почти иронически. Слушая, можно было подумать, что деревня населена издевающимися подкулачниками, а на самом деле это были бедняки, завтрашние строители новой великой истории, говорящие свои мысли на чужом, двусмысленном, кулацко-бюрократическом языке». Вот – язык, который, так сказать, всё вбирает, и это естественно. Язык – это сама жизнь, и в нём всё проявляется. У Платонова ровно так.

Причём, не надо думать, что вот языковые «эксперименты» Платонова возникают только как реакция на формирующуюся тоталитарную систему 30-х годов. Отнюдь. Это изначальная установка: она возникает, как только Платонов формируется как зрелый писатель – где-то так к середине 20-х годов, наверное, да, 26-й год. И «странный» его язык охватывает не только политическую сферу. Вот, допустим, начало повести «Котлован» – школьникам оно известно, но они мимо него часто проходят: «В день тридцатилетия личной жизни Вощеву дали расчёт с небольшого механического завода, где он добывал средства для своего существования. В увольнительном документе ему написали, что он устраняется с производства вследствие роста слабосильности в нём и задумчивости среди общего темпа труда». Вот с этого начинается всё. И дальше можно искать и находить там во множестве такие как бы корявые и одновременно афористические фразы.

Вот, например: «Он ощущал в темноте своего тела тихое место, где ничего не было, но ничто ничему не препятствовало начаться». Или знаменитое: «Без истины стыдно жить»; или, скажем: «Неужели там внутри всего света – тоска, а только в нас одних – пятилетний план?». Или, скажем, девочка говорит: «Плохих людей всех убивать, а то хороших очень мало». Или гениальная совершенно фраза: «Я был поп, а теперь отмежевался от своей души и острижен под фокстрот». И вот мимо всего этого в принципе проходится – на всём этом в школе не сосредоточивают внимания. Несмотря на то, что Платонов зачислен в классики, и так далее.

Причём, ведь не только персонажи у него так говорят. Это тоже одна из проблем – что у него все, в общем-то, говорят одним и тем же голосом. Как бы единый такой стиль – и для героев, и для повествователя. То есть это весь мир говорит вот таким голосом; это определённая философия. Некоторые читатели (школьники, допустим) думают, что Платонов вообще другим языком говорить не мог. На самом деле – отлично мог; взять те же литературно-критические статьи, писавшиеся параллельно: он в художественных произведениях говорит одним языком, а в статьях – совершенно другим, условно говоря, «нормальным» языком. В заявках же на технические изобретения он говорит, естественно, на совершенно ином, третьем языке, техническом, специальном, так сказать, терминологически чётко.

А.Г. Ну, это только доказывает сакрализацию языка как материи.

Е.Я. Конечно.

Н.К. Хотелось бы сказать, что сам Платонов весьма адекватно оценивал свою позицию в литературе. Когда зачастую утверждается, что он был стихийным гением, сам не всегда понимал, что он написал, это большая, мягко говоря, выдумка. Он всё-таки был инженер-конструктор. Замечательны маргиналии, оставленные им на полях многих машинописей. Какие-то черты поведения Платонова в советском литературном процессе сохранили стенограммы Союза писателей.

Вот, скажем, в 36-м году ему предложили писать о героях-железнодорожниках, и он написал свои шедевры: «Фро», «Среди животных и растений». Рассказывают на обсуждении последнего (Платонова почему-то не было), что в бухгалтерии спрашивают у Платонова, когда выдают аванс, а напишите, как надо… На что Платонов мрачно ответил: «Ну, на вас не угодишь»… В привычной логике было утверждать, что Платонова не пускали в советский литературный процесс. И тому подобное. Но масса материалов свидетельствует, что он сам туда и не хотел. Даже на обсуждение своего рассказа не явился. А там рассказывали, кстати, об одной реакции Платонова на чествование героя-железнодорожника, которому цветами украсили паровоз: «Паровоз украсили цветами, а он взял бы и не поехал…» Высказывание свободное, точное, глубокое и… смешное. Вообще, у Платонова много смешного и весёлого. Или, скажем, Платонов всегда утверждал, что писатель советской России обязан иметь «первую профессию», а «искусство пусть родится в свободные выходные часы». Это весёлое высказывание 1931 года также обладает абсолютной точностью – он сам так и писал, и об этом говорит.

А.Г. О методе работы, по сути.

Н.К. И о методе и о себе. В 31-м году он работает старшим инженером-конструктором, и, сами понимаете, что пишет в «свободные выходные часы».

А.Г. Странно, что это роднит его с Грином, по крайней мере с ранним, который вёл совершенно другой образ жизни при той же степени, может быть, свободы. Который писал, что «сочинительство всегда было внешне для меня профессией». Так и для Платонова, в общем. А вот эта особенность «не толпиться», когда все толпятся, вот это отдельная совершенно вещь.

Н.К. Это отдельный сюжет. Я думаю, что в принципе самостоятельным сюжетом является тема взаимоотношений художника и литературного процесса ушедшего 20-го века. В принципе, сами тенденции, о которых Вы сказали, практически не изменились и сегодня. Нет тебя в литературной жизни – нет в литературе. Понятия же эти не адекватны. Но смотрите. Русская эмиграция, которая не была, казалось бы, в условиях несвободы советской России, не заметила Платонова.

Е.Я. Абсолютно.

Н.К. А он ведь издавался. 27-й год – книга «Епифанские шлюзы». Классическая проза. 28-й – «Сокровенный человек». Это кому как не эмиграции заметить, казалось бы, «сокровенного сердца человека». Ничего подобного. 29-й год – книга «Происхождение мастера» – молчание. Заметили Платонова в эмиграции, когда началась история с «Впрок». Прямо скажу, плохо прочитали. В 38-м – статья Георгия Адамовича «Шинель». И всё. Это о многом говорит.

Е.Я. И «Реку Потудань» в 37-м году…

Н.К. Да, казалось бы, Иван Бунин должен был заметить этот шедевр русской новеллистики о любви. Заметить хотя бы и потому, что в название рассказа вынесена река Потудань Воронежской губернии, родины Бунина… Вот такое молчание… Я ещё один пример всегда люблю приводить, когда речь идёт о языке Платонова, о свободе и понимании. Знаменитая повесть «Впрок» печаталась тогда во второй редакции. А на полях первой оставлены роскошные диалоги Платонова и читавших повесть редакторов. Там на полях разговора Крушилова-Упоева читавшие написали «Исправить» (простым карандашом) и «Как по Евангелию!» (красным карандашом). Ну, типа «давай, перерабатывай», указания даны. И Платонов перерабатывает, но КАК: «…Упоев глянул на говорящих своим активно-мыслящим лицом и сказал им евангельским слогом, потому что марксистского ещё не знал»…

Вот оно веселье и свобода языка, понимаете. Вот это для меня тоже есть чудеса Платонова-художника… И мы ещё говорим, что он не понимал, что он писал. И что здесь цензура-редактура? У Платонова ведь наследие колоссальное ещё в том, что у него две, три, четыре редакции каждого текста. Самое трудное в выборе основного текста состоит у Платонова в том, что подцензурная редакция зачастую у него бывает эстетически совершеннее. А пометы его на полях рядом с редакторскими приговорами – это тот же голос свободы. Вот ещё пример из истории с «Впрок». Там в первой редакции был большой диалог Крушилова-Упоева с Лениным, на полях которого редактор написал: «Не так!». Я всегда об этом эпизоде вспоминаю, когда читаю в современной прозе, равно советской и антисоветской большие фрагменты внутренних монологов Сталина (или Ленина, значения не имеет). Вот Платонов в первой редакции попробовал написать такой как бы мысленный диалог Ленина с героем. И что получилось? Получился пересказ в форме сказа статей Ленина. Как бы Ленин говорит Крушилову, воплощающему массу: «…У тебя ведь разума нет: буржуазия лишила тебя разума… Ты одарён крупной стихией жизни, но ты можешь много навредить нам, если не приобретёшь дисциплины» и т.п. Если рецензент пишет «не так», можно, казалось бы просто вычеркнуть… А Платонов берёт любимый карандаш (он им писал чаще всего) и на полях вписывает новую – изящную, тонкую и смешную – редакцию: «…и здесь между двумя людьми произошло собеседование, оставшееся навсегда в классовой тайне, ибо Упоев договаривал только до этого места, а дальше плакал и стонал от тоски по скончавшемуся». Гениально. Пиршество языка. Вселенная свободы.