Последней главы не будет - Полина Федоровна Елизарова

мусор, который останется после нас в виде тела, убирать хлопотно, вот вы и придумали, что будто это грех большой – добровольно отправиться к Нему, а я-то ведь уже давно с Ним, и это она меня к нему привела…

Да, теперь я вспомнил…

Теперь я вспомнил все с самого начала!

Она стояла возле клуба в строгом черном платье прямо под вывеской «Крылья» и громко смеялась над тем, что рассказывала насквозь фальшивая, с жеманными манерами Ада, о которой я потом столько всего слышал, но с тех пор так больше ее и не видел.

Потом наши взгляды встретились, и она кинула в меня, не думая, не сомневаясь, всю свою обреченность, всю свою усталость и тоску, всю свою жажду вспыхнуть и понять, отчаянно и более уже не сомневаясь, понять именно то, что мы с ней на двоих узнали, не где-то, а здесь, на этой земле!

И я зачем-то, даже не успев подумать, уже тогда слепой и счастливый в своем неведении, это поймал.

И это, захваченное с тех пор в мой невод, сотканный из моих снов о ней, моих почти что всегда размытых, смазанных, как случайно получившийся гениальный кадр, грез о ней, моих несмелых, глубоко тайных надежд, моих падений, моих побед, – лишь одно это всегда, а теперь особенно ярко озаряло всю мою короткую, длинную, серую, заляпанную нелепыми пятнами жизнь…

Лиса, ты сейчас так близко, что я слышу, как ты дышишь вместе со мной. Я знаю, что ты опять ничего не ела с самого утра, вот и я сегодня размял и затолкал ложкой овсянку в раковину, пусть они думают, что я ем, ведь именно эти действия они каждый божий день заносят в мою историю болезни.

А еще они любят мерить давление и пульс, расспрашивать о том, что мне снилось, заглядывать в зрачки и демонстрировать мне свое превосходство. Пусть так, я не в обиде на них, я совсем не в обиде на Машу и на свою тещу. Интересно, какое же количество раз она успела бросить: «Я так и знала!..»

Я тоже так и знал, всегда знал, что ты появишься и спасешь меня, что ты откроешь передо мной эту самую дверцу в невесомость, в пустоту, которую ты до самой последней молекулы заполнила смыслом…

Уйти, чтобы остаться с тобой, чтобы обладать и принадлежать одновременно. Уйти, чтобы вернуться к тебе в любом обличье, в любом образе… да пусть хоть тем самым серым столбом напротив, на котором сейчас сидит птичка, она вольна улететь в любой момент, но она не сделает этого, потому что они сейчас – одно целое.

Лиса, никто пока не заметил, что я вытащил болт с балконной двери, и не заметит еще как минимум до самого утра, часов в семь уборщица начнет начищать коридор, а я очень устал, мне просто не хватит сейчас сил, чтобы бесшумно открыть эту дверь, так похожую на дверь последнего вагона поезда.

Я пойду полежу немного, ведь времени до утра еще навалом, я промотаю еще раз все то, что было, все то, что еще когда-то будет, я полежу немного и вернусь сюда опять, ты же дашь мне знак, когда будет пора…

Все, что я хочу сейчас знать, – это какой же будет последняя строчка в этой истории. Не медли больше, допиши ее сегодня.

Я подожду немного, ты только не затягивай.

52

Я открыла глаза и поняла: если сегодня от него не будет хоть какой-то весточки, какого-то знака, я сойду с ума.

Я просто не доживу до конца дня.

Он давно уже не звонит и не пишет сам.

И к этому я как-то, но привыкла.

Но все это время, после того как я появилась у него в больнице и умоляющим голосом просила «не пропадать», он нехотя, наверное из вежливости, хотя бы отвечал на мои сообщения.

Не сразу и очень коротко, но отвечал.

И не гнал меня в шею, когда я приходила.

А тут – ничего…

Второй день – ничего.

А вдруг они там вообще его убивают, эти, в белых халатах, уж мне-то не знать, как они любят ставить эксперименты над людьми!

Внезапно я стала в этом на сто процентов уверена.

Я вскочила, отбросив одеяло на пол.

Пока я тут бухаю и сплю, его методично уничтожают!

Жуть… Липкая гадкая жуть…

Сомнений больше не было: их подговорил или подкупил Николай Валерьевич, чтобы избавиться от этой ситуации!

Нет человека – нет проблемы.

Вот так просто, и все.

Он может, он все может…

Я убью его. Просто возьму нож и убью его, когда все точно узнаю. У меня ничего больше нет, и терять мне нечего.

Но сначала мне надо собраться. Куда-то. Сделать хоть что-то, чтобы выйти из ступора. Мне просто это необходимо сейчас, как дышать.

А дышу я как рыба, хватая ртом воздух. Это нервное, неконтролируемое, от сигарет и коньяка постоянно пересыхает горло, даже мысль о еде вызывает рвотный позыв, я уже два дня не выходила на улицу, а профессору сказала, что у меня болезненные месячные и мигрень.

Он, похоже, не шибко в это поверил, в последние дни он завален работой, но исправно заходит ко мне в комнату утром, а потом еще и вечером, пытается быть дружелюбным и втягивает носом воздух: «Пила?»

Нет, блин, алкоголик под окнами проходил, вот и навеяло…

Но я знаю, я точно знаю, хоть он ничего прямо не говорит, но он и сам понимает – это агония…

Два с лишним года моей стабильности сгорают сейчас в топке, у лжи ведь тоже есть свои пределы!

А он все продолжает нагло лгать, делая вид, что верит в эту хрень! Ладно.

Для начала я решила включить телевизор.

Новости сразу – к черту, я просто физически не готова воспринимать сейчас цифры и умные слова.

Пощелкала по каналам, вот, хорошая картинка: фильм эпохи позднего Хичкока, точно не он, его-то я всего знаю наперечет, но что-то в таком же духе… Двое бандитов тащили в машину толстого человека в шляпе, а тот почему-то почти и не упирался.

В телевизоре есть электронные часы.

Время сейчас пять вечера.

Крайний раз, когда я вставала в туалет, было что-то вроде около семи утра… да, меня поднял с кровати переполненный мочевой пузырь.

Я вспомнила, как вставала, как сходила, куда хотела, как собиралась в очередной раз набрать Платону, но даже своим воспаленным мозгом поняла: