Час ворона - Михаил Зайцев

– Стас, вы...

Я заставил ее замолчать, уткнув пистолетный ствол в женскую щеку, всю в подтеках от туши.

– Снимай блузку и бюстгальтер, живо! А то осерчаю и сломаю шею, как тот китаец Захару.

Красивые глаза Любочки остекленели. Губы дернулись и сурово сжались. Дрожащими руками женщина расстегнула пуговицы на блузке. Путаясь в рукавах, стащила с себя тонкую материю. Торопливо согнула руки в локтях, повозилась с крючками-застежками бюстгальтера, обнажила грудь.

Грудь у нее была хороша, черт побери! Бледно-розовые большие соски. Манящая белизна не тронутой загаром бархатной кожи. Упруго-округлая, почти идеальная форма.

Любовь Игнатьевна взялась руками за поясок шортов.

– О, нет! Шорты снимать не нужно. Поднатужьтесь, пожалуйста, Любочка, и оторвите рукава блузки.

Ее глаза удивленно спросили «зачем?». А руки между тем разорвали дорогую ткань.

– Очень хорошо. Оторванные рукавчики, будьте любезны, отдайте мне. Ротик откройте... Нет! Нагибаться не нужно. Насчет Билла и Моники я пошутил.

Она открыла рот, и я, соорудив из одного рукава кляп, заставил Любовь Игнатьевну закусить его зубами. Другим рукавом обмотал нижнюю часть женского лица, фиксируя кляп во рту, и стянул импровизированный намордник узлом у нее на затылке.

– Повернитесь ко мне попкой, Люба. Руки за спину... Вот так...

Бюстгальтером я связал ее запястья за спиной.

– Вылезайте-ка из машины, Любочка, пока на шоссе штиль и затишье.

Нагнувшись, прижавшись телом к обнаженному телу женщины, я открыл дверцу с ее стороны. Любовь Игнатьевна, вроде бы невзначай, прижалась голой грудью к моей руке. Вот и пойми их, баб? Больше смерти боялась моей извращенной похоти и, нате вам, трется грудями. Что это? Обида отвергнутой самки? Или в последний момент Любочка решила, что совсем не помешает заняться со мною сексом? Соблазнить, а после обмануть... Черт ее знает.

– Вылезайте, Любочка. Вы очень красивы, но я не употребляю чужих жен. Свободных телок хватает.

Прихватив ключи и остатки разорванной блузки, вылез и я. Открыл багажник, пальцем поманил Любовь Игнатьевну.

– Люба, сейчас я помогу вам забраться в багажник... Опаньки... – Я подхватил ее на руки, уложил рядом с колесом-запаской. К счастью, в багажнике хватило места для женского тела. Остатками разорванной блузки я связал щиколотки стройных женских ног.

– Лежите смирно, Любовь Игнатьевна. Не дай бог вам пошуметь, ежели кто посторонний подойдет к машине. Для случайных свидетелей я шофер, одиноко скучающий за баранкой, пока обеспеченные господа гуляют по лесу в поиске грибов. В образе одинокого шофера я намерен пробыть вплоть до звонка вашего супруга, сообщающего о том, что он собрал выкуп за ваше нежное тельце. Понятно вам?

Она неловко кивнула.

– Не будете шуметь?

Она помотала головой, и я захлопнул багажник, закрыл его на ключ, вернулся в салон автомобиля, к рулю.

Автомобиль стоял посреди полянки, уходящей в лес пологой длинной запятой-загогулиной. Хвост запятой заворачивал за пышный куст орешника. Я завел мотор и, двигаясь со скоростью гусеницы, направил машину за куст. Теперь с дороги автомобиль не видно. Часа через три магистраль оживет, и, если кто свернет на полянку и приметит спрятанную иномарку, решит, что действительно где-то поблизости бродят обеспеченные грибники. А вдруг хозяева дорогой машины вовсе не грибы ищут, а приехали на разборку. В любом варианте лучше дать задний ход и смотаться в поисках другой полянки-стоянки.

Я соврал Любови Игнатьевне, что останусь в машине дожидаться звонка от ее безумного супруга. Сейчас я уйду. Брошу спрятавшийся в лесу автомобиль пустым, если не считать связанной по рукам и ногам женщины в багажнике. Сколько ей суждено томиться в заточении? Не знаю. Вообще-то, по уму, лучше бы я отвел Любовь Игнатьевну подальше в лес, пристрелил и прикопал. Честное слово – заслужила. Но... не могу. Рука не поднимается застрелить стерву...

Жалко, не выйдет взять с собой пистолет. На мне лишь джинсы и рубашка. Оружие негде спрятать. Готовясь покинуть машину, я открыл бардачок, сунул в него пистолет, впитавший тепло моей ладони. Бардачок оказался пустой, как карман бюджетника. Ни копейки денег, черт побери! Помимо бумаг на машину, лишь пустая пачка «Мальборо» да разовая газовая зажигалка. Сам не знаю, зачем, взял зажигалку, сунул ее в нагрудный карман рубахи, где лежала стодолларовая бумажка, подарок от лысого бандита. Куда бы запихнуть мобильник? Влезет телефон в карман джинсов? Влез. Отлично. Теперь закрыть двери машины, швырнуть ключи подальше в лес и бегом на железнодорожную станцию.

Казалось, я совсем недалеко отъехал от платформы, мелькнувшей за окном машины. Ни фига подобного! Пришлось бежать по асфальту чуть ли не сорок минут, пока впереди не показались бетонные плиты на сваях, возвышающиеся над рельсами.

Это здорово, что машина спрятана далеко от платформы, явно облюбованной москвичами-грибниками. Еще приятно, что на горизонте появились пока маленькие, но многообещающие серые кляксы туч. Полчаса назад небо напоминало гладь океана, кораблики-тучки, северные гости, очень кстати. Итак, вероятность нечаянного обнаружения автомобиля со связанной женщиной в багажнике крайне мала, а, учитывая отдаленность полянки-запятой от проторенных грибных тропинок и ухудшение погоды, упомянутая вероятность и вовсе сходит на нет.

Я бежал, как Арнольд Шварценеггер в роли Терминатора из одноименного фильма. Целенаправленно. С окаменевшим лицом робота. Мозг-компьютер бесстрастно отмечал симптомы усталости. Усталость – это тоже хорошо. Физическая измотанность подавляет и без того едва теплющиеся в глубине души человеческие эмоции.

Когда до платформы оставалось метров сто, я расслышал шум поезда за спиной. Финишную стометровку промчался на одном дыхании, пытаясь обогнать электровоз. Прыжком вскочил на платформу и буквально влетел в щель закрывающихся дверей зеленого вагона, в последнюю дверь последнего вагона.

Время раннее, а народу в электричке полно. На жестких лавках сидят подмосковные жители, рядом стоят их корзины, ведра, сумки с нехитрыми дарами огородов. В глазах рябит от красных помидоров, розовых гладиолусов, зелени в пучках и прочей ботаники. Граждане-крестьяне спешат на столичные базары, дабы окунуться с головой в товарно-денежные отношения.

Сесть удалось не сразу, пришлось пройти по вагонам в поисках места. Усевшись, наконец, я мгновенно задремал. В принципе надо было бояться контролеров, и человек со шрамом, по идее, вполне мог успеть напрячь дорожную милицию на мои поиски... хотя он-то как раз вряд ли додумается, что я предпочел автомобильному транспорту железнодорожный, бросив его супругу на произвол судьбы... Надо бы бояться электричек и после вчерашнего инцидента, надо, но мне все по фигу. Возникнет повод – буду бояться, а пока отдохну...

Всю дорогу до Москвы я провел в полудреме, притулившись в уголочке между чужой корзиной с яблоками и ведром с георгинами. На этот раз моя нестандартная внешность никого не раздражала. Пышные георгины загородили мою нестандартную фигуру от глаз пассажиров. Ничего примечательного в пути не произошло. Не беспокоили меня ни контролеры, ни пассажиры. Душевные муки также не терзали мою измученную душу. Я знал, что делать, и аккумулировал силы для исполнения своих планов.

Выйдя на привокзальную площадь, я отделился от толпы спешащих к метро пассажиров, не без труда отыскал относительно безлюдный пятачок вокзального пространства и достал из кармана мобильный телефон. Маленькая стрелка часов еще не коснулась цифры «восемь». Время раннее. Для большинства – время сладких утренних снов в преддверии просыпания. Для богемной тусовки – время укладываться спать. Тусовщики, как вампиры, ночами бодрствуют, веселятся, днем спят. Работать, денюжку зарабатывать, тусовщики-киношники также предпочитают по ночам. В аппаратных Останкина (или, как мы привыкли говорить, – Стаканкина) по ночам кипит халтурная жизнь, на кухнях ночами трудятся художники, всю ночь сияют мониторы компьютеров в домах сценаристов. Так что для кого-то восемь утра – время восхода солнца, а для кого-то – время захода луны. Сегодня дети солнца меня не интересуют. Сегодня мне интересны пасынки луны.

Палец автоматически отстучал по телефонным клавишам номер пострадавшего от ивановских бандитов Ленечки Стошенко. После одиннадцатого длинного гудка я услышал знакомый заспанный голос:

– Да-а... Слу-ушаю...

– Ты про-о-оснешься на рассве-ете, мы с тобою вместе-е встретим де-ень рождения зари-и... – пропел я в трубку.

– Мать вашу в лоб! Это кто стебается?

– Доброе утро. Это Седой.

– Ты пьяный, да? Который час?

– Скоро восемь.

– Стас, ты крейзи! Я в полседьмого спать лег.

– Есть дело, Леонид.

– Вау! Что? Халтурка намечается?

– Ишь, как оживился! Нет, не халтура. Мне Буба нужен. Срочно!