Реквием (ЛП) - Харт Калли

У него могла быть любая девушка, которую он только хотел, но почему-то Тео выбрал меня. И выбирал меня снова, и снова, и снова, хотя это дорого ему стоило.

С ясным взглядом он протягивает мне руку.

— Хочу, чтобы ты была рядом со мной, — говорит Тео. Приказ. С этим я не стану спорить. Неважно, насколько чуждым мне это кажется, знаю, что в его объятиях я в безопасности. Это непреложный факт, который мое тело знает на клеточном уровне, даже если мой разум и мои воспоминания этого не знают.

Принимая его руку, я сажусь к нему на колени. Судя по его удивленному вдоху, парень не ожидал, что я устроюсь поудобнее, свернувшись калачиком, но я хочу быть похороненной в нем. Хочу утонуть в его запахе, купаться в его тепле и чувствовать себя в безопасности в клетке его рук, когда они прижимают меня к его груди. Мне это нужно больше, чем я могла себе представить.

Опустив подбородок на мою голову, Тео заключает меня в объятия, прижимая к себе, именно так, как я хочу. Прильнув к парню, чувствую себя идеально, как будто мое тело было создано для того, чтобы прижиматься к нему. Его теплое дыхание шевелит мои волосы. Стук сердца отсчитывает ровный, успокаивающий ритм в моей барабанной перепонке.

— Ты всегда сопротивлялась, когда я хотел обнять тебя вот так, — говорит Тео. Басы его голоса звучат оглушительно, когда мое ухо прижато к его грудной клетке. Словно он проводит смычком своей виолончели по самой низкой ноте и идеально выдерживает ее, заставляя вибрировать сам воздух в моих легких.

C2.

Каким-то образом, из ниоткуда, я знаю, что, учитывая то, как Тео настраивает свою виолончель, самая низкая нота, которую он может сыграть — это C2.

— Почему? — шепчу я.

Парень на мгновение задумывается. Я думаю, что задумывается; я не вижу его лица. Через некоторое время он говорит:

— Ты всегда была так полна решимости быть независимой. Сильной. Яростной. Как будто ты не нуждалась во мне, чтобы почувствовать себя в безопасности. Ты не хотела, чтобы я думал, что ты слабая. Но через некоторое время ты смягчалась и сдавалась, и я гладил тебя по волосам и напевал тебе то, над чем работал, и ты засыпала.

Ударная волна неопознанных эмоций пробегает по моим венам, теплая, грустная и прекрасная. И снова у меня закрадывается подозрение, что, хотя мой мозг не может вспомнить события, о которых говорит Тео, мое тело каким-то образом помнит и глубоко тоскует по тем дням, когда жизнь была такой простой, что я могла забраться в его объятия и отключиться под звуки его мурлыканья.

— Сделаешь это сегодня? — Я немного боюсь его реакции. Тео не спал со мной в одной комнате с той ночи, как рассказал об аварии. Часть меня в ужасе от того, что каким-то образом, после всего дерьма, которое он терпел, с него наконец-то хватит.

— Я не могу.

О, черт, с него хватит.

— Почему?

— Мне нечего напевать тебе. Я… не написал ничего нового с тех пор, как…

— С тех пор?..

Тео откашливается, целует меня в висок, а затем прижимается щекой к моему лбу. Некоторое время парень не отвечает на вопрос. У меня такое впечатление, что он возвращается к воспоминаниям, которые не особенно приятны.

— Я не написал ничего нового с тех пор, как написал ту пьесу, которую сыграл в актовом зале, — наконец признается он. — Это был реквием. Твой реквием.

Мое сердце немного замирает, нервы берут верх.

— А что такое реквием?

Парень размеренно выдыхает. Рассеянно скользит рукой по моей рубашке сзади и начинает рисовать круги на моем боку. Действие знакомое и собственническое. Это заставляет меня чувствовать себя немного менее обеспокоенной тем, что он собирается сказать дальше.

— Это музыкальное произведение, написанное для мессы по усопшим. Для… похорон, — шепчет он. — Когда ты впала в кому после последней серьезной операции, они сказали, что ты не сможешь очнуться. Ни в коем случае. Я проводил много времени в часовне при больнице, хотя не верю ни во что из этого дерьма. Было тихо. Мирно. Единственное место, где я мог слышать свои мысли. Там почти каждый день был один священник. Отец Симмонс. Я привозил виолончель с собой в больницу. Надеялся, что этот звук разбудит тебя, так что он уже знал, что я играю. Священник сказал, что было бы здорово написать для тебя музыкальное произведение, как… как способ попрощаться, — неловко говорит Тео. — У меня не было планов прощаться, но я все равно написал эту пьесу. Это спасло меня. Занимало меня, пока я сидел там с тобой в той комнате, ожидая, когда ты проснешься. Как только закончил, я проигрывал ее для тебя снова и снова. И однажды, когда я играл… твоя рука дернулась.

Я закрываю глаза от мысленной картины, которую он рисует, ненавидя каждую секунду этого. Боль в его голосе невыносима. Реальна. Парень сидел у моей постели в той больнице каждый день в течение нескольких недель, когда ему говорили, что я умру. Я даже представить себе не могу…

— После этого ты, казалось, реагировала всякий раз, когда я играл это конкретное музыкальное произведение, — бормочет он мне в волосы. — Так что я продолжал, черт возьми, играть без остановки. Примерно через неделю, несмотря на все прогнозы, ты проснулась.

Тео остался. Для меня. Здесь, в «Туссене», даже после того как окончил школу. Остался со мной в больнице. Он не терял надежды, что я вернусь к нему, несмотря ни на что. Написал для меня музыкальное произведение, которое должно было помочь ему отпустить меня, а вместо этого вернуло меня к жизни. Я знала эту музыку еще до того, как приехала сюда с Гейнор. Я знаю ее уже много месяцев. Это была постоянная мелодия, звучащая в глубине моего сознания, преследующая и успокаивающая меня с тех пор, как я себя помню. Тео написал мне песню моей души.

— Я могу напеть тебе что-нибудь еще, если хочешь? — предлагает Тео. — Что-нибудь, что не я написал.

— Не смей, — шепчу я. — Я хочу свой реквием. Не хочу слышать ничего другого.

— Не думаешь, что это слишком мрачно?

Я качаю головой.

— Я думаю, что это красиво.

Некоторое время парень молчит, размышляя.

— Я снова сыграл его для тебя. В тот вечер в актовом зале. Я подумал, что возможно… это вернет тебя во второй раз. В каком-то смысле разбудит тебя снова. Когда ты выбежала оттуда, я надеялся…

Что я вспомнила. Что музыка наконец-то привела меня в чувство. Этот мальчик полон решимости заставить меня плакать. Я ничего не смогу с собой поделать, если он будет продолжать в том же духе.

— Я знала, что эта музыка что-то значит для меня, — говорю я. — Чувствовала, что… она важна. И смотреть, как ты играешь там, на сцене… ты был таким невероятным. Я чувствовала, что схожу с ума. У меня было такое сильное, необъяснимое чувство, что… — я качаю головой. — Все это не имело никакого смысла.

— У тебя… все еще есть те чувства? — шепчет Тео.

— Да, — признаю я, шепча в ответ.

Парень снова целует меня в висок, прижимаясь губами к моей коже на долгую секунду. Я могу сказать, что он испытывает облегчение.

— Теперь они имеют для тебя больше смысла? — спрашивает он.

Я замираю, обдумывая этот вопрос.

— В данный момент мало что имеет смысл. Но что я чувствую к тебе? Я знаю, что это кажется… правильным.

Тео мягко смеется.

— Что?

— Значит ли это, что мне больше не нужно спать с одним открытым глазом? Нет ничего более странного, чем ждать, когда твоя страдающая амнезией подружка ворвется и перережет тебе горло посреди ночи, потому что она не может вспомнить, что влюблена в тебя, и думает, что ты убил ее воображаемую лучшую подругу.

— Нет, теперь эти чувства прошли. Я больше не ненавижу тебя.

— Какое облегчение, — фыркает Тео, но то, как он крепче прижимает меня к себе, держась за меня так, словно боится, что я ускользну из его рук, дает мне понять, что все это не было для него шуткой. Это было тяжело. Чертовски жестоко.

Чувство вины, которое наваливается на меня, запросто может съесть меня заживо.

— Извини, — говорит он. — Иногда легче посмеяться над дерьмовой ситуацией, понимаешь?