Шпион, или Повесть о нейтральной территории - Джеймс Купер

А жизнь коротка,

И выпить хочет солдат.

Пускай вино течет в стакан,

Сегодня пей и пой,

Сегодня весел ты и пьян,

А завтра — снова в бой.

Сражаясь каждый день с врагом,

Не знаем мы, когда умрем.

Старушка Фленеган,

Скорей наполни мой стакан,

Мы выпьем и опять нальем,

За Бетти Фленеган.

Когда владеет лень тобой,

Когда покой по вкусу,

Дрожи, когда грохочет бой,

И называйся трусом.

Бесстрашно мчимся мы верхом,

И нам опасность нипочем.

Старушка Фленеган,

Скорей наполни мой стакан,

Мы выпьем и опять нальем,

За Бетти Фленеган.

Нам всем отчизна дорога,

Мы за нее умрем,

И чужеземного врага

Встречаем мы огнем.

Своей рискуя головой,

Освободим мы край родной.

Старушка Фленеган,

Скорей наполни мой стакан,

Мы выпьем и опять нальем,

За Бетти Фленеган.

Все подхватили припев, да с таким жаром, что шаткий дом содрогнулся от пола до крыши. Всякий раз, когда упоминалось имя Бетти, она выходила вперед и, к великому удовольствию певцов и немалой радости для себя, в точности выполняла все, о чем говорилось в песне. Напиток, которым хозяйка запаслась, был куда более выдержан и приходился ей больше по нраву, чем безобидный подарок капитана Уортона, так что она без труда могла разделять веселье своих гостей. Лоутону все дружно зааплодировали, за исключением, впрочем, медика; во время первого исполнения припева он с негодованием классика вскочил со скамьи и принялся расхаживать по комнате. Крики “браво” и “брависсимо” на время все заглушили, потом стали замирать, а когда совсем смолкли, доктор обратился к певцу:

— Меня поражает, капитан Лоутон, что джентльмен и храбрый офицер в такие тяжелые времена не находит для своей музы более подходящей темы, чем грубое обращение к этой пользующейся дурной славой маркитантке, грязнуле Элизабет Фленеган. Мне кажется, богиня свободы могла бы вдохновить вас на более благородную мысль, а страдания нашей родины подсказать тему более достойную.

— Вот как! — с угрозой подступая к доктору, вскричала Бетти. — Это кто же называет меня грязнулей? Ах, вы, мистер Клизма! Мистер Пустомеля!..

— Довольно, — сказал Данвуди, лишь слегка возвысив голос, однако в комнате тотчас воцарилась мертвая тишина. — Уйдите, Бетти! Доктор Ситгривс, сядьте, пожалуйста, и не мешайте веселью.

— Продолжайте, продолжайте, — произнес доктор и выпрямился с чувством собственного достоинства. — Я полагаю, майор Данвуди, что мне известны правила приличия и законы доброго товарищества.

Бетти быстро отступила в собственные владения, хотя и не совсем крепко держалась на ногах; она привыкла всегда подчиняться приказаниям начальства.

— Майор Данвуди окажет нам честь и споет любовную песню, — сказал Лоутон и поклонился своему командиру с почтительным видом, который он порой умел на себя напускать.

Майор мгновение колебался, но потом очень мило исполнил такую песню:

Одним по вкусу южный зной

И свет, что льется над землей

Сверкающим потоком.

Но ничего прекрасней нет,

Чем тихий северный рассвет

И блеск луны далекой.

Иного радует тюльпан,

Ему оттенок редкий дан,

Как пламя золотое,

Но тот, в чей свадебный венок

Любовь вплетает свой цветок, -

Тот, право, счастлив вдвое.

Голос Данвуди всегда производил большое впечатление на слушателей, и, хотя последовавшие аплодисменты были менее бурными, чем те, какими наградили капитана Лоутона, они казались куда более лестными.

— Если бы вы еще немного больше овладели классическим стилем, сэр, — сказал доктор, хлопавший вместе со всеми, — то при вашей изысканной фантазии вы сделались бы недурным поэтом-любителем.

— Тот, кто критикует, должен уметь и творить, — улыбаясь, ответил Данвуди. — Покажите же нам, доктор, образец стиля, которым вы восхищаетесь.

— Песню, доктор Ситгривс! Спойте песню! — весело закричали все сидевшие за столом. — Классическую оду, доктор Ситгривс!

Медик с достоинством поклонился, допил свой стакан вина и несколько раз откашлялся, чем доставил немалое удовольствие трем или четырем молодым корнетам, сидевшим в конце стола.

Наконец он приступил к делу и надтреснутым голосом фальшиво спел такую песню:

Когда стрела любви коснулась

Твоей груди украдкой,

Внезапно сердце встрепенулось

От этой боли сладкой,

К любви попал ты в тяжкий плен, -

Тебя не вылечит Гален.

— Ура! — крикнул Лоутон. — Арчибальд затмил самих муз. Его стих струится, как лесной ручеек при лунном свете, а в голосе слышатся и трели соловья, и крики совы.

— Капитан Лоутон! — вскричал раздосадованный хирург. — Презирать свет классических знаний — одно, но вызывать презрение своим невежеством — это уж совсем другое!

Тут раздался громкий стук в дверь, и шум сменился полной тишиной; драгуны инстинктивно схватились за оружие, готовясь к самому худшему. Дверь открыли, и вошли скиннеры, таща за собой разносчика, сгибавшегося под тяжестью своего тюка.

— Кто тут капитан Лоутон? — спросил главарь шайки, с некоторым удивлением озираясь кругом.

— Я к вашим услугам! — сухо отозвался драгун.

— Тогда передаю вам с рук на руки разоблаченного изменника: это Гарви Бёрч, разносчик-шпион.

Лоутон вздрогнул, посмотрев в лицо своему старому знакомому, потом опустил глаза и, повернувшись к скиннеру, спросил:

— А вы кто такой, кто дал вам право так бесцеремонно говорить о своих ближних? Прошу прощения, сэр, — он поклонился Данвуди и добавил:

— Вот наш командир, и извольте обращаться к нему.

— Нет, — мрачно заговорил скиннер, — я передаю разносчика вам и от вас требую награды.

— Ты Гарви Бёрч? — спросил Данвуди, подойдя к разносчику с таким властным видом, что скиннер немедленно отступил в угол комнаты.

— Да, я, — спокойно ответил Бёрч.