Весенние ливни - Владимир Борисович Карпов

увидел, как на крыше появился Васин, и опомнился лишь, когда товарищи стали обсуждать дальнейшие планы. «Отсюда в оконный люк? — ужаснулся он и почувствовал отвратительную слабость в ногах и под сердцем.— Но что тогда делать? Неужели спуститься одному назад на площадку или колеть здесь?..»

Тимох снова рисковал первым. По-пластунски, на животе, он дополз до края крыши, глянул вниз и передвинулся немного левей — видимо, там было окно люка.

— Ныряю! — предупредил, стараясь перекричать свист ветра и грохот колес.— Держи, Сеня, за ноги. Отпустишь, когда подам знак правой. Гуд бай!

Он и вправду будто нырнул в полосатую темень и вскоре уже озвался, видимо из вагона.

Васин взял Юрия за руки и приказал спускаться вперед ногами, но когда ноги у Юрия повисли, не находя опоры, и тело потянуло в сторону, всё смешалось в его голове. Сдалось, вместе с ним клонится весь вагон и вот-вот сорвется и кувырком полетит куда-то в черную бездну.

— Ма-ам,— беззвучно выдохнул Юрий и почувствовал, что цепкие руки Тимоха подхватили его, потянули в люк.

Спина Тимоха грела Юрия. И хотя в вагоне, как всегда ночью, было душно, он прижимался к нему и клялся: нет, он никогда-никогда не забудет, что случилось, и будет благодарен вечно. Постепенно озноб проходил, а приязнь к товарищам крепла. И если бы на нарах ие было так тесно, Юрий, наверное, растолкал бы Тимоха, который уже мирно похрапывал, и сказал бы ему об этом — поклялся вслух.

Когда же Юрий наконец заснул под утро, ему приснилась Лёдя. Она льнула к Юрию и позволяла ему всё.

4

В Кокчетав поезд пришел на восьмые сутки, ночью. До утра студентам позволили остаться в вагонах. Но спать мало кто хотел. Состав загнали в тупик, по обеим сторонам которого темнела не то пустошь, не то степь, и, выскочив из вагонов, некоторые стали раскладывать костры прямо около состава. Темень окрест и до этого казалась густой, но, когда запылали огнизца, она стала кромешной и вплотную стеной подступила к пути.

Тимох, который немного замешкал, соскочил из вагона на землю, когда несколько костров уже горело.

— Вылезай скорей! — поторопил он и Васина.— Такое разве что при великом переселении народов или в гражданскую войну можно было видеть.

Он подошел к ближайшему костру, с интересом, как незнакомых, оглядел бронзовые лица сидевших вокруг ребят, но пристать не смог. Хотелось походить, что-то увидеть первому — поблизости лежала таинственная, немного страшноватая целина. А главное — главное поговорить с Васиным.

Невдалеке светились огни Кокчетава. Было видно: город невелик, хотя и разбросан. Но и он влек Тимоха к себе неизвестностью.

Обняв за плечи Васина, Тимох потянул его в сторону мерцающих городских огней.

— SOS, Сеня, SOS! Что делать? Я еще перед Куйбышевым хотел с тобой поговорить… — признался он, когда гомон и шум у эшелона перестали быть слышными.— Выручай, если друг!

— Ты что, серьезно? — немного даже струхнул Васин.

— Абсолютно.

— Ну, давай тогда, исповедуйся.

— Тебе никогда не приходилось отбивать девушку от другого?

— Вот это вопрос! Странный ты, Тима. Чего только в жизни не пережил, а младенцем остался. Непонятно, как ухитрился только. Тебе что, слабо, то бишь совестно? Да?

— Нет у меня привычки чужое счастье разбивать,

— А я думал, ты умнее. Честное слово. В этом, Тима, мудрость, коль хочешь знать. Разбить можно только непрочную вещь. А раз разбил такое счастье, значит, не дал ему в несчастье превратиться. Поверь, это не право сильнейшего, а право жизни. Хорошее, Тима, право!

— Но она пришла провожать не меня, а его...

— Тогда воюй.

— Это искренне?

— Как на духу, закадычный ты мой кореш! Ты у меня не такого стоишь!

Они долго на пару плутали по извилистым темноватым улицам, пока не попали в парк. Инстинкт музыканта привел Васина к большой голубой раковине. Им повезло: пианино на эстраде оказалось незапертым. Шальной «Танец с саблями» хлынул в гулкий, странный без людей парк. Тимох уже было воинственно рубанул рукой, но рядом вырос сторож с берданкой, и пришлось убраться восвояси.

На обратном пути они заметили возле вокзала открытый ларек. За прилавком, подперев щеки, дремал пожилой продавец-грузин. Он клевал носом, поднимая голову, не раскрывал глаз, а только кривился, будто отгонял этим мух или прислушивался к неприятным звукам. На прилавке и сзади на полках пирамидками стояли консервные банки, наклоненные, чтобы было видно, что в них, ящики с конфетами, копченой салакой и пряниками. Вверху за марлевой занавеской поблескивали темные бутылки.

— Вино есть? — спросил Тимох, который никак не мог так просто закончить эту ночь.

Не раскрывая глаз, продавец покрутил головой и снова клюнул носом.

— А хлеб? — поинтересовался Васин.

Продавец кивнул головой и встал.

— Кацо,— по-дружески попросил его Васин,— заверни нам, коли ласка, вон тот брусок хлеба с верхней полки. Можно?

— Из Белоруссии? Целинники? — плутовато перекривил лицо продавец.— За твои зоркие глаза, кацо, можно! Давай тридцать восемь рублей и не говори никому. Я ведь тоже партизанил у вас…

На рассвете пришли грузовики. Тимох одним из первых бросил в кузов рюкзак и ловко вскочил сам, намереваясь занять место возле кабины: там меньше трясло и лучше было смотреть вокруг. За ним, кувыркаясь через борт полезли остальные. Он заметил, как спешил Юрий, а когда тот, виновато и довольно улыбаясь, стал подле него, догадался, что хочет быть вместе.

После памятного ночного приключения Юрий вообще держался рядом, угощал домашней снедью, старался перенимать Тимоховы привычки — носил кепку, сдвинув чуть не на затылок, так же размахивал руками. «Набивается в товарищи, ищет опоры»,— желая быть справедливым, но, вопреки своей воле, враждебно посматривая на него, подумал Тимох и сказал:

— Ты подвинься немного, пусть место Сене будет.

Васин забрался в кузов последним. Он разговаривал с Женей Жук, ревновавшей его к товарищам, и присоединился к Тимоху с Юрием лишь после того, как шофер нажал на стартер.

Так, стоя втроем возле кабины, они и поехали, каждый думая о своем.

Вокруг простиралась желтая, бескрайняя равнина, поросшая сухой, как сивец, травою. Зеленоватое перед восходом солнца небо да желтая с редкими кочками травы степь — и больше ничего. Нет, еще пыль и сизая дорога, торная, гладкая, как ток.

Холодный тугой ветер дул не порывами, а беспрестанно и, к счастью, не навстречу, а сбоку, так что пыль от грузовиков относило в