Русская идея: иное видение человека - Томас Шпидлик

Опыт мятущегося сердца наиболее близок к опыту греха и тех последствий, которые он оказывает на психику человека[1228]. Авторы Добро–толюбия объясняют подобное состояние с помощью древней терминологии, тогда как современная психология использует для этого свои собственные категории[1229]. Слишком большое сосредоточение личности на себе самой приводит ее к определенным невротическим состояниям, к ощущению тьмы, к изоляции, к отделению от реальности. «Разрушение личности на этом не останавливается и может привести не только к некоторым психозам, но и к той точке, которую в мистической литературе называют второй смертью. Если первая смерть состоит в отделении души от тела, то смерть вторая, согласно Флоренскому, — в отделении души от духа, в отделении самости, которая становится окончательно сатанинской»[1230].

В повести Двойник Достоевский показывает, как эгоцентризм греха, психологическое нечувствие другого приводит к болезненной патологии раздвоения личности[1231]. А Флоренский находит очень яркий и наглядный пример в живописи, в «Джоконде» Леонардо да Винчи. Эта картина есть выражение хаотического вихря состояний, в котором мечется сердце. «Недаром загадочная и соблазнительная улыбка всех лиц Леонардо да Винчи, выражающая скептицизм, отпадение от Бога и самоупор человеческого «знаю» есть на деле улыбка растерянности и потерянности: сами себя потеряли, и это особенно наглядно у «Джоконды». В сущности, это — улыбка греха, соблазна и прелести, — улыбка блудная и растленная, ничего положительного не выражающая (в том–то и загадочность ее!), кроме какого–то внутреннего смущения, какой–то внутренней смуты духа, но — и нераскаянности»[1232].

В заключение можно сказать, что если сердце отождествляется с личностью, то разделившееся сердце разделяет и человека как такового, и этот раскол перерастает психологический уровень и захватывает уровень онтологический. «Грех — момент разлада, распада и развала духовной жизни. Душа теряет свое субстанциональное единство, теряет сознание своей творческой природы, теряется в хаотическом вихре своих же состояний, переставая быть субстанцией их. «Я» захлебывается в «потопе мысленном» страстей»[1233].

Социальный грех

Личность по природе своей существо общественное. И разделение, которое провоцирует в ней грех, имеет и социальные последствия. С одной стороны, зло отделяет человека от общества других, с другой — само общество бывает обеспокоено греховными деяниями индивида. И, в конце концов, это общество тоже становится греховным, творя неправедный суд над своими членами. Дня славянофилов христианское совершенство достигается в соборности, в богочеловеческой полноте (pleroma). А грешник отделяется от нее и вдет в ад совершенно один[1234]. Самарин пытался найти, правда, довольно безуспешно, подтверждение этой эккле–зиологической установке в учении Гегеля, который настаивал на том, что индивид подчиняется всеобщему[1235]. По Соловьеву, человек как единичное лицо не может рассматриваться как существо нравственное, поскольку «действительное личное достоинство каждого несомненно выражается и воплощается в его отношениях к тому, что его окружает»[1236]. И значит, с одной стороны, грех отделяет человека от общества, а с другой — это отделение лишает его человеческого достоинства.

Виновность человека по отношению к другим усиленно подчеркивается верующими, тогда как социальные реформаторы свидетельствуют скорее о противоположном аспекте: виновности развращенного общества или о зле, направленном на индивида. Обвинения Льва Толстого, разоблачавшего несправедливость и ложь истории, цивилизации, самих основ государства и общества, по–прежнему актуальны. Он обвинял историческое христианство, институциональную Церковь в том, что они приспособили заповеди Христовы к законам мира сего, что они превратили Царство Божие в царство кесаря и предали Божьи законы. «У Толстого было потрясающее чувство вины, вины не только личной, но и того класса, к которому он принадлежал»[1237]. Такую же критику можно найти и в произведениях Н. Федорова, который обвинял общество своего времени в том, что оно основано на жизни без чувства братства, в том, что оно призывает людей к войне вместо того, чтобы помогать им любить друг друга[1238]. Марксисты же представят свое объяснение греха: социальный и экономический грех — это неравенство между богатыми и бедными.

Космический грех

Говорить о космическом грехе — это значит распространять на весь мир влияние последствий человеческой злонамеренности[1239]. Вл. Соловьев развивает это утверждение в Чтениях о Богочеловечестве. «Коренное зло нашей природы свойственно всему живущему […]. Следовательно, зло есть общее свойство всей природы: вся природа, будучи, с одной стороны, именно в своем идеальном содержании или объективных формах и законах, только отражением всеединой идеи, является, с другой стороны, именно в своем реальном, обособленном и разрозненном существовании, как нечто чуждое и враждебное этой идее, как нечто недолжное и дурное […]. Это–то ненормальное отношение ко всему… это противопоставление себя всем другим и практическое отрицание этих других — и является коренным злом нашей природы»[1240].

Е. Трубецкой пишет в связи с этим: «В учении апостола Павла грех изображается как космическая катастрофа, изменившая весь строй вселенной, как начало всеобщего распада и разлада»[1241]. «Злая воля есть именно восстание против всеединства, а грех—его нарушение»[1242]. Грешник как бы стремится подтвердить, что всеединства не существует, а значит — он отрицает существование Бога. Покаяние же, напротив, основывается на признании своего греховного состояния. А обычай исповедовать свои грехи матерй–земле показывает, насколько глубоко сознание верующего народа пронизано этим чувством[1243].

Разрушение целостности личности (Флоренский)

Богословие о. П. Флоренского сосредоточено на «личности». Все его элементы, которые мы излагали, развиты в Столпе и утверждении истины, особенно в седьмом Письме. Прежде всего, автор указывает на источник греха. «Грех — в нежелании выйти из состояния само–тождества, из тождества «Я–Я» или, точнее, «Я!» […] Иными словами, грех есть та сила охранения себя, как себя, которая делает личность «само–истука–ном» […]. Стремясь к самобожеству, личность даже самой себе не остается подобной и рассыпается и разлагается и дробится во внутренней борьбе. Зло по самому существу своему — «царство, разделившееся на Я»»[1244]. Флоренский рассматривает личность в свете догмата о единосущии[1245], отрицанием которого является грех; а следствием — разрушение общества. «Эгоистическое погружение в свою собственную самость приводит личность не к большей ее ценности, а наоборот, к ее разрушению. «Без любви, — а для любви нужна прежде всего любовь Божия, — без любви, — говорит Флоренский, — личность рассыпается в дробность психологических элементов и моментов»»[1246].

Личность несет в себе глубоко творческое начало; а грех — это бесплодие. «Бесплодие, бессилие, неспособность рождать жизнь — вот естественный плод греха. Грех неспособен творить, но—только разрушать. Грех неспособен рождать, ибо всякое чадородие—не иначе, как от Сущего Отца, но — только умерщвлять […]. Даже на «черной мессе», в самом гнезде диаволыцины, диавол со всеми своими поклонниками не могли придумать ничего иного, как кощунственно пародировать тайнодействия литургии, делая все наоборот. Какая пустота! Какое нищенство! Какие плоские «глубины»!»[1247]

Сознание—это связь с другими, и оно развивается в соборности. «В погоне за греховным рационализмом сознание лишается присущей всему бытию рациональности. Из–за умствования оно перестает созерцать умно. Сам грех — нечто вполне рассудочное, вполне по мере рассудка, рассудок в рассудке, диаволывдна, ибо Диавол–Мефистофель — голая рассудочность»[1248].

Отметим другие различия, помогающие понять грех: истина — это «вечная память», памятование, тогда как грех есть забвение, отделение от прошлого[1249]. Истина — это всеединство, красота, тогда как грех — это уродство. Грех «все располагает в одной плоскости, все делает плоским и пошлым. Ведь что иное пошлость, как не наклонность отрывать все, что незримо, от корней его и рассматривать как самодовлеющее и, следовательно, неразумное, то есть — глупое»[1250].