Полное собрание сочинений. Том 12. Ключи от Волги - Василий Песков

Краеведы в те годы были хорошо организованы. Они собирались на регулярные «чтения», был у них свой журнал («Вестник рязанских краеведов»), их записки собирались в специальный архив. Пробежим сегодня глазом по их тетрадкам, отмечая хотя бы только детали на листах, исчисляемых многими сотнями.

Трактор тоже может стать памятником.

«…Мещеряки делились на жителей разных мест и назывались по-разному. Боляки – это люди, жившие у озер и болот, тумаки – в окрестностях Тумы, куршаки – по рекам Курше и Нарме». А вот собственные имена людей, какими были они во времена правления Грозного (имена краеведами взяты из судебной бумаги): «Левон Филатов, Олежка Голыга, Ивашка Резвой, Злоба Козмин, Стромила Александров, Данила Клабухов, Болобан Кухтинов…»

Жили люди в здешних лесах обособленно, замкнуто. Однако существовала торговля, было движенье на юг и с юга по Волге и по Оке. И это движенье приносило в леса «моровую болезнь» (холеру). Люди понятия не имели о невидимых глазом возбудителях мора, но опыт жизни уже подсказывал: «чистота и огонь болезнь не пускают». На дорогах, ведущих в Мещеру, учреждались заставы с предписанием: «Стоять день и ночь, приезжих из моровых мест расспрашивать через огонь и письма огнем окуривать». Но в это же время крестьяне и таким вот образом пытались бороться с мором. «В Ерахтуре при холере впрягали в соху баб и опахивали деревню. Считалось, что так холера минует».

Однако наряду с суеверием и языческим взглядом на окружающий мир крестьянин копил и житейскую мудрость. Вот, к примеру, как мерилось время выпечки хлеба. «Когда ставили хлебы в печь, кусочек теста клали в миску с водой. Сначала тесто потонет, но через некоторое, довольно значительное время оно всплывает. И хозяйка тотчас хлеб из печи вынимает – он готов!»

Природа, окружавшая человека, была ему богом, убежищем, кормилицей, лекарем, источником радости. Дуплистое дерево сначала почиталось как божество, потом как вместилище меда при «бортной охоте». О птицах и звере в лесах было свое представленье. «Убить журавля – большой грех и дома лишиться». «Лягушку убьешь – корова молока не будет давать»…

Любая деревня имела свой норов, держалась какого-нибудь своего ремесла (бондари, углежоги, плотники, смолокуры, тележники и так далее), и почти у каждой деревни было прозвище, связанное либо с промыслом, либо с каким-нибудь памятным случаем, либо с чем-то еще. Кадомцев тут называют сомятниками. Причина: «Весной разливается Мокша, и жители Кадома, подобно венецианцам, по улицам разъезжают на лодках. После спада воды некоторые находят в своих печах заплывших туда сомов». А вот в Спасском уезде село С. (не будем полным названием его сейчас обижать) знаменито было ворами – «у кого что пропадало – ехали в С.»…

А вот вопросы, какие задавали крестьяне губернской газете в 1925 году: «Вредно ли носить калоши?», «Есть ли у человека душа?», «Почему человек говорит, а обезьяна нет?», «Как избавиться от загара?», «Полезно ли для здоровья пение песен?».

Подчеркнем: это всего лишь штрихи из многочисленных записей, а сами записи – лишь часть большой работы краеведов Рязани, проведенной полвека назад.

Краеведение на Рязанщине, как и всюду, с 30-х годов заметно заглохло. И все же тут, по моим наблюдениям, лучше, чем где-либо еще, заботятся сейчас о всем, что не должно быть забыто в познании Родины. Во время хождения по Мещере мне в руки попала книжка нынешних краеведов «На земле рязанской». Несколько суховато, но обстоятельно в ней рассказано обо всем, что достойно вниманья на этой земле, в соединении с географией, названы имена «знаменитых рязанцев».

Давно известно: нет села, городка, округи без имени чем-нибудь славного человека. Но Рязанщина все-таки поражает обилием тут рожденных или произраставших талантов. Циолковский, Есенин, Мичурин, Павлов – люди, слава которых обошла шар земной. И нет возможности перечислить всех, кем гордимся мы дома, в нашем Отечестве: писатель Новиков-Прибой, маршал Бирюзов, скульптор Голубкина, художник Архипов, несгибаемой воли человек декабрист Лунин, мореход Головнин, певец Пирогов, композитор Александров, прославленный в Италии партизан Полетаев, молодогвардеец Иван Земнухов, трактористка Дарья Гармаш и тракторист Анатолий Мерзлов… Это все дети Рязанщины. И рязанцы берегут о них память.

У дороги в Рязань из Москвы, как раз в том месте, где поворот в село Константиново (родина Есенина), установлен примечательный памятник: старенький трактор на постаменте. Это тощее клепаное в 30-х годах изделие, со шпорами на колесах и высокой трубой, с железным круглым «седлом» и занятным рулем поворота – само по себе интересно и останавливает внимание. Но монумент – не памятник первому трактору, это память о грозных военных годах, когда женщины сели на трактор, сменив ушедших на фронт мужей и братьев. Это было большое и героическое явление в жизни. У истоков его стояла рязанская комсомолка Дарья Гармаш. «Работали и ночами. Ремонтировали тракторы в борозде у костров. При вспашке зяби осенью садились за руль в полушубках и валенках…» – это рассказ Дарьи Матвеевны, по-прежнему здесь живущей. А вот что сказал Александр Степанович Метелкин, которого я попросил задержаться, когда он ехал в седле на колхозную ферму: «Дарья?.. Дарья – человек замечательный! Я-то ее девчонкой знавал. А когда мы в болотах под Ленинградом лежали, политрук, помню, принес газеты. Есть, говорит, кто-нибудь из Рязани? Вот тогда и узнали о Дарье Гармаш. Ей и подругам ее с фронта мы много писали. И даже я сделался знаменитым в окопах – землячка!»

В километре по той же дороге есть и еще памятник. «Воины-летчики: лейтенанты Чукин и Прихно, сержанты Никулин и Харин. Погибли при выполнении боевого задания осенью 1941 года». Эта надпись на камне заставляет связать воедино события той поры. Легко представляешь осеннее поле, такой вот клепаный тракторишко на ней и самолет с полосой дыма, летящий к земле… При смене поколений это все не должно забываться. И рязанцы нашли хорошее средство пробуждать память.

Среди краеведов, много сделавших для утверждения славы здешнего края, мне особо запомнился Анатолий Иванович Коваль, живущий в Ижевском за Окой. Это село является родиной Циолковского. Мы так привыкли связывать имя гениального старца с Калугой, что многие полагают: в этом городе он и родился. Нет, родился он на Мещере. И хотя прожил в Ижевском всего лишь дней шестьдесят от рождения, установление этого факта было для краеведов точкой опоры в поисках всего, что связано на Рязанщине с Циолковским.

Надо сознаться, порог музея в Ижевском переступаешь без особой надежды чему-нибудь удивиться. И ошибаешься! Этот сельский музей таков, что и столичный город может ему позавидовать.

Отдавая дань художникам из Рязани, с большим уменьем и вкусом строившим экспозицию (Владимир Шипов и Владимир Зимин), все же надо сказать: главную благодарность тут заслужил краевед, в прошлом учитель и сотрудник районной газеты Анатолий Иванович Коваль.

Воссоздавая обстановку жизни семьи Циолковских в селе, ему неизбежно пришлось копнуть историю Ижевского. (Она восходит к 1387 году. Селу без малого шестьсот лет!) В музей собрано много всего любопытного, о чем нынешний житель села без краеведа знать бы не мог. Собраны вещественные свидетельства прежней жизни, обнаружилось много интересных людей, выходцев из села. И все это не просто найдено, но и прекрасно организовано для показа всем, кто окажется в Ижевском.

Хорошо понимаешь: краеведу-энтузиасту помогало в работе великое имя. Но как велика и ценна работа его! И очень хочется видеть почаще таких людей. Пусть не слишком богатым был бы музей в ином селе и городке, но важно, чтобы он был!

С чего краеведение начинается? Этим началом можно считать первый шаг человека за порог дома. Улица, огород, палисадник – уже целый мир. И этот мир стремительно расширяется, рождая много вопросов и много ответов для растущего человека.

За мещерским селом Санское мы встретили двух ребятишек, одолевших на велосипедах немаленький путь. На древнее русло реки они приехали разыскать рога туров, которые будто бы тут попадались в рыбацкие сети. Оказалось, в Санском о рогах даже никто не слыхал. Но огорченья у двух запыленных, по пояс голых подростков мы не заметили. Запивая хлеб молоком из солдатской фляги в суконном чехле, они обсуждали свое путешествие. Перебивая друг друга, ребятишки рассказали о поисках старого русла, о расспросах здешних людей – старожилов, о дороге в пойме Оки, о переправе у Шилова на пароме, о ночлеге у косарей, о норе, у которой бегали два лисенка… Двое рассказчиков переживали радость открытий, цена которых не упадет по мере того, как эти подростки будут взрослеть.

От простого туриста («поглядел и ушел») краеведа отличает пытливость, он не просто ходит, он что-то узнает, ищет (ведает!). Бывает, что степень осведомленности краеведа, авторитет его так велики, что люди науки к нему обращаются за советом и помощью. Бывает, краевед вступает в интереснейший спор с учеными. Уже несколько лет я слежу за поиском человека, поставившим под сомнение всеми признанный путь князя Игоря с войском до роковой встречи с половцами. Краевед считает, что битва состоялась не там, где привыкли считать, и готовит этому доказательство.