Тайна древнего замка - Эрик Вальц

– Бальдур выдвинул против вашей жены официальные обвинения в нарушении священной клятвы, – пояснил я. – Он намерен предоставить суду доказательства.

– Это невозможно!

– Увидим. Завтра мы соберемся в полдень и начнем судебный процесс. Мне понадобится зал и…

– Вы собираетесь приговорить меня, а я должен принимать вас как гостя?!

– Вы ведь сами сказали, что графиня еще слаба, и потому я посчитал, что лучше всего будет проводить заседания в замке. Кроме того, вам почему-то кажется, что решение о приговоре уже принято. Это не так. Если Бальдур не сможет доказать факт измены, вашей супруге нечего бояться и по всем остальным обвинениям.

– А как же обвинение в убийстве?

– Все по порядку, граф. Вначале мы проведем процесс по обвинению в клятвопреступничестве и прелюбодеянии, а потом посмотрим.

До этого момента я действовал совершенно правильно. Если подана официальная жалоба, то необходимо провести допрос свидетелей. Это моя работа. Кроме того, ребенок графини, якобы родившийся десятимесячным, действительно вызывает подозрения (неспроста Эстульф был так возмущен обвинениями в убийстве и ни слова не сказал о прелюбодеянии).

Мне жаль их всех.

Мне жаль Эстульфа, который сделал то же, что и я, – стал отцом ребенка, которому суждено родиться в чужом браке.

Мне жаль Клэр, которая, как и Элисия, отвернулась от своего супруга и бросилась в объятия возлюбленного, а теперь вынуждена платить за это.

Мне жаль венгерскую девушку Кару, которая случайно попала в этот водоворот событий и теперь ее несет навстречу гибели.

Мне жаль себя. Ибо с сегодняшней ночи и я буду погребен под грузом вины.

Элисия

Бильгильдис, войдя в мою комнату, жестом указала мне, чтобы я подошла к окну.

Я и выглянула во двор… и увидела его. Сумерки скрывали его облик, но я узнала бы Мальвина при любом освещении. Четыре месяца. Мы не виделись четыре месяца. Бильгильдис вернулась, а теперь вот и самый для меня важный человек приехал в замок. Я обезумела от счастья. Я не могла больше ждать, мне нужно было обнять его, возлюбленного моего, отца моего ребенка. Но я так торопилась не только потому, что соскучилась по нему. Теперь, когда Мальвин приехал, ко мне вернулась моя былая уверенность. Мой любимый не допустит того, чтобы Эстульф причинил мне вред. И он придумает, что нам делать в связи с тем, что мои записи пропали. Тянулись часы, а замок все не засыпал. Ах, эта мука ожидания!

Но вот наступила глубокая ночь, и я, сжав лампаду в руке, вышла в коридор. Было холодно, сильно сквозило, ветер чуть не задул огонь лампады, и мне пришлось защищать его своим телом. Я медленно продвигалась вперед, хотя мне и хотелось добраться до своей цели как можно быстрее. На полпути я услышала какой-то странный звук, напоминавший хруст гравия под подошвами. В сущности, в этом не было ничего странного, ведь в замке жило много людей, но я беспокойно оглянулась. Лунный свет, падавший в бойницы, вычерчивал странные линии на полу. Все преобразилось вокруг, привычный мир, казалось, растворился. В каменной кладке зияли бездонные расщелины, ночная птица, пролетевшая мимо, обернулась зловещей тенью… Облако, на мгновение скрывшее лик луны, вновь изменило очертания теней – там, где было светло, воцарилась тьма, и напротив, луч лампады осветил темные углы.

Дойдя до пересечения четырех коридоров, я опять услышала этот странный звук, но, как я ни оглядывалась, я не видела ничего, кроме косых граней света и тьмы.

Может быть, все это спутало мои чувства? Мой страх, эхо, игра теней… Продолжив свой путь к Мальвину, я увидела в четырех-пяти шагах впереди темную нишу, а в ней – какую-то фигуру. Этот человек вжался в стену, он пытался спрятаться от меня. Но зачем? Я повторюсь, мне лишь показалось, что я кого-то увидела, – то была тень внутри тени, черные смутные очертания в кромешной тьме.

Я выронила лампаду и бросилась бежать. Все закоулки этого замка знакомы мне, но я заблудилась и уже не понимала, где нахожусь. Я услышала чьи-то шаги – возможно, то были отголоски моих собственных шагов, эхо, отразившееся от столетних стен. А может быть, и нет. Может быть, то были шаги убийцы! Страх овладел моей душой.

Удивительно, но я очутилась прямо перед комнатой Мальвина. Я вбежала в его покои, заперла за собой дверь и затаила дыхание, прислушиваясь к звукам в коридоре. Не знаю, сколько я простояла там, прижав ухо к двери. Успокоившись немного, я повернулась.

– Мальвин! – тихонько позвала я. – Мальвин, проснись.

И тут в слабом свете камина я увидела, что лежанка Мальвина пуста.

Я ошиблась комнатой? Вечером я словно невзначай узнала у слуг, где поселился викарий, и мне сказали об этих покоях.

Но уже через мгновение я увидела вещи Мальвина: перо и чистая бумага лежали на столе, рядом с ними – официальная жалоба на мою мать. Обвинение в клятвопреступничестве.

«Бальдур», – сразу подумала я. Вот, значит, какими средствами он хотел добиться графского титула. Вот почему он ничего мне не говорил. Бальдур собирается лишить мою мать титула, хочет, чтобы ей вырвали язык и отрезали пальцы. Добиться того, чтобы ее низложили, а вместе с ней и Эстульфа. Бальдур знал, что я ни за что не поддержала бы его в этом. Я никогда не зашла бы так далеко. Я хотела навредить Эстульфу, а не моей матери. Я не сотворила бы с ней такое. Обидеть ее – да, дочери постоянно обижают своих матерей, это их священное право. Но сколько бы мы ни ссорились – а за двадцать с лишним лет мы ссорились немало, – она все еще та самая женщина, которая родила меня, и где-то в глубине души она меня любит. И даже если бы я была целиком и полностью уверена в том, что это она убила папу, я возненавидела бы ее за это, возненавидела бы… но все равно бы простила.

Я посидела немного в комнате, дожидаясь Мальвина. Теперь, когда я знала, почему он приехал сюда, разговор с ним стал еще важнее для меня. Но я ждала напрасно.

В конце концов мне в голову пришла мысль о том, что Мальвин, возможно, сидит сейчас в моей комнате, дожидаясь меня.

И я отправилась обратно.

Но в моих покоях Мальвина не было, и ничто не свидетельствовало о том, что кто-то сюда заходил.

Где же ты, любимый? Сейчас, этой ночью, в этот нелегкий час, мне нужны твой совет и твоя поддержка.

Кара

Я проснулась от криков. В замке поднялась какая-то суета, кто-то закричал:

– Бальдур мертв! Бальдура убили! Бальдур, он мертв, он на сеновале, сообщите графу! Бальдур мертв, его зарезали!

И многоголосое эхо подхватило эти крики:

– Бальдур мертв, убили, на сеновале, зарезали!

Он умер так же, как и Агапет. Я вижу сено, на котором он спал, влажное алое сено, я вижу глаза Бальдура, вижу застывший в них ужас. В последние недели, к своему собственному стыду, я чувствовала, что меня влечет к этому мужчине. Я отдавалась ему по доброй воле, я приходила к нему, когда он меня не звал. Я часто лежала рядом с ним на этом сене, а теперь… теперь Бальдур мертв. А я свободна. Не буквально, конечно. Только что перед моей дверью поставили стражника, который должен позаботиться о том, чтобы я не покидала покои.

Но я свободна от нежности, которую я испытывала всякий раз перед тем, как возлечь с Бальдуром.

Я свободна от страсти, которую испытывала всякий раз, когда я ложилась с Бальдуром.

Я свободна от чувства вины, которую испытывала всякий раз после того, как ложилась с Бальдуром. Ложилась по собственной воле.

Я свободна от его любви ко мне. Любви, столь жестокой вначале, столь нежной и преданной в последнее время. Его искренней любви. Его недозволенной любви.

Я не буду тосковать по Бальдуру.

Осталось еще два пера. Если боги не обманули меня, должны умереть еще два человека.

Клэр

Недавно я думала, что скоро умру. Тогда я писала, словно прощаясь с миром. Теперь же слова, выведенные мной на бумаге, будто знаменуют собой начало нового времени, ибо с завтрашнего дня письмо будет для меня единственным способом связаться с миром. Ничто не спасло бы меня. Ни вечная ложь, но краткая вспышка счастья, ни добрые, ни злые мои дела не предотвратили бы того, что мне предстоит. Меня искалечат, а на теле моем выжгут клеймо. Мой сыночек никогда не услышит звука моего голоса, мало того, он сам проклянет меня, ибо с детства будет нести на своем челе отметину бастарда. Может быть, это справедливо. Может быть, сегодняшний день – это закономерное последствие той лжи, что родилась в прошлом году.

Сегодня утром, надев белые траурные наряды, мы вышли во двор попрощаться с Бальдуром. Мы видели его в последний раз, поверженного Голиафа, убитого в тот миг, когда он не ждал смерти. Он уклонился от стольких ударов мечей, столько стрел просвистело рядом с его головой! Но Бальдур погиб на сеновале. Ему перерезали горло. При жизни он не был героем, для этого Бальдур был слишком общительным, слишком простым парнем. Считается, что герой – существо одинокое и благородное, а наш Бальдур был грубоват. Его смерть была под стать его жизни – кровавая, но не вызывающая почтения, несчастливая, но не трагическая. Бальдур хотел уничтожить меня, а теперь он и сам мертв. В этом не было никакого пафоса, только обыденность.