Пятница, Кольцевая - Евгения Кайдалова

Со спокойной, ничем не омраченной душой я сидела, листая журнал на крыльце нашего домика. Детская ватага, где верховодила Вероника, носилась неподалеку, но я почему-то не видела среди них собственной дочери. Насторожившись, я стала присматриваться. Неожиданно голова Алеси показалась из-за какого-то нагромождения веток и завертелась в поисках товарищей.

— Алеся, ты еще сидишь в тюрьме! — на бегу крикнула Вероника, и голова моей дочери покорно нырнула обратно.

Я отложила журнал и поднялась к тому месту, где увидела дочь.

— Алеся, ты что здесь делаешь?

Дочь казалась смущенной.

— Сижу в тюрьме, — пробормотала она.

— За что?

— Ни за что. Просто мы так играем.

— А кто тебя сюда посадил?

— Никто. На меня считалочка выпала.

— А кто считал?

— Вероника.

Возмущенно обернувшись, я увидела стайку детей с Вероникой во главе. Они заинтересованно следили за развитием событий.

— Вероника, — с плохо сдерживаемой яростью воскликнула я, — почему ты посадила Алесю в тюрьму?

«Диснеевская принцесса» удивленно распахнула глаза:

— Мы так играем.

— Раз вы так играете, почему бы тебе не сесть на ее место?

— Я не могу, — замотала головой Вероника, — я же командую.

— Ах, ты командуешь! — Я ощутила, как ярость прорывает едва сдерживавшую напор плотину благоразумия. — А ну садись на ее место!

Я схватила ее за руку. Вероника вырвалась.

— Что здесь происходит? — передо мной возникла нахмуренная Инга.

Меня трясло от негодования, когда я рассказывала, что произошло, однако Инга непонимающе пожала плечами:

— Да, они так играют, ну и что? Алесю ведь никто не ударил и не обидел. Алеся, тебя кто-нибудь обижал?

Алеся испуганно помотала головой.

— Но почему именно она сидит в тюрьме?! — уже почти кричала я.

— На нее считалочка выпала. Теперь нужно кого-нибудь осалить, чтобы посадить вместо нее, — пояснил Максим.

— Зачем ты вмешиваешься в детские игры? — раздраженно спросила Инга.

— Это несправедливая игра.

— А если бы они играли в жмурки? Ты бы тоже возмущалась, что все зрячие, одна твоя дочь слепая?

— Ты должна запретить своей дочери устанавливать правила.

— Не получится — она у них лидер.

— Ты что, не понимаешь, что это надо искоренять?!

— Что искоренять? — Инга искренне изумилась. — Лидерские задатки?

— Это стремление вечно лезть вперед. Другим от этого плохо.

Инга усмехнулась:

— Возможно. Тем, кто привык сидеть в тюрьме и даже стены в ней боится передвинуть.

Она развернулась и отправилась к себе, давая понять, что разговор окончен. Я потрясенно провожала взглядом ее фигуру-струну, не понимая, как можно было вот так, без колебаний, оборвать отношения, связывавшие нас в течение трех лет. Как можно было не обуздать эту маленькую разбойницу Веронику? Ведь теперь она крепко-накрепко запомнит материнский урок: навязать свою волю можно каждому, кто слишком хорошо воспитан, чтобы делать это самому.

— Мам… — Алеся стояла рядом и трогала меня за руку. — Мам, не волнуйся, я уже не в тюрьме. Витю осалили, и он сидит вместо меня.

Не находя слов, я кивнула.

— Ну, я побежала, ладно?

Я вновь кивнула и увидела, как дочь со всего духу мчится вверх по сосновому склону, чтобы ни на секунду не отстать от Вероники и ей подвластной ватаги ребят.

Это был конец. Спустившись к своему домику, я начала собираться в дорогу. Обычно я уезжала в воскресенье, но на сей раз придется сесть на последнюю субботнюю электричку и пожертвовать половиной дня в райском саду. Нет, не половиной дня — резанула меня вдруг ужасающая мысль — вечностью. Покуда Инга в «Чистом бору» (а покидать его она, конечно же, не станет), мне сюда дороги нет. Райский сад затворил для меня свои двери.

Вскоре, распрощавшись с опечаленной Алесей и ничего не понимающей мамой, я уже стояла с рюкзаком на автобусной остановке и смотрела на тропинку, ведущую в лес, по которой я больше ни разу в жизни не пройду, сбивая с травы росу или снимая с кустов переспелую малину. Не вдохну земляничный запах прогретых солнцем полянок, не застыну в восхищении от высоких цветов, розоватыми свечами украсивших старую вырубку. Инга любит «Чистый бор» не меньше меня, а значит, Вероника будет проводить в нем, как и прежде, каждое лето и зимние каникулы. И скорее всего майские праздники. Все те вожделенные «окна» в безмятежную жизнь, на которые я работала круглый год. Во что же превратится теперь моя жизнь без этих спасительных глотков райского блаженства? Я старалась не думать об этом, иначе отчаяние неминуемо сорвалось бы с наскоро приколоченных полок в душе и обрушилось, лишая меня последних остатков самообладания.

Позже, в электричке, когда сердце уже не фонтанировало болью, а тупо, измученно ныло, я решила поддержать себя глотком холодной воды. Раскрыв рюкзак, я достала бутылку, но одновременно под руку попалась какая-то бумага. Развернув ее, я увидела, что это детский рисунок, да не один, а целых два. Ах да, понятно: еще сегодня утром, когда ничто не предвещало беды, Алеся с Вероникой рисовали на столике перед нашим домом свои семьи. Помню еще восклицания: «А это — бабушка», «А это — мой братик». Видимо, дочка запихала их творчество в мой рюкзак, чтобы я увезла изображения обеих семей в Москву.

На рисунке Алеси нас было трое — она сама, я и мама, хотя различить, кто есть кто, не представлялось возможным. Все мы были изображены одинакового размера с невнятными лицами и даже в одинаковой одежде. Щупленькие серые фигурки, тесно прижатые друг к другу и почему-то заключенные в неровный круг. Что бы он мог означать? Нашу квартиру? Мне было неприятно смотреть на рисунок, а уж творение Вероники я и вовсе не собиралась разглядывать, но взгляд невольно потянулся к яркой картинке.

Там на переднем плане выступали четверо: Инга в пышном платье совершенно не в ее стиле, но именно таком, какое в книгах носят королевы; Артем с пропорциями сказочного богатыря и двое детей, головы которых доходили родителям едва до колен. Видимо, это отражало всю глубину восхищения Вероники матерью и отчимом. И — это было трудно вынести — на голове у каждого из четверых были короны. Королевская чета с юными принцем и принцессой… На заднем плане сгрудились аж пять человек: три женщины и двое мужчин. Очевидно, Елизавета Сергеевна и бабушки-дедушки с обеих сторон. Последние производили впечатление свиты, восхищенно взирающей на царственных особ. Я опустила рисунок — мне стало трудно дышать.

— Мама… — вдруг, непонятно почему, услышала я в памяти голосок Алеси. — Мама, неужели мы никогда не сможем купить аквариум?