Граждане Рима - София Мак-Дугалл

— Нет, — ответил он. — Если Уна права, эта кабацкая публика может сказать страже, что я назвался этим именем. Уна, — добавил он, — с тобой все в порядке?

Дело в том, что Уна уже очень долго не произносила ни слова и ни разу не открыла свою книгу. Она молча, неподвижно лежала на спине с открытыми глазами.

— Да, — сухо ответила она, но не пошевелилась.

— Но должны же были вас как-то звать до того, как мы встретились, — не отставал Сулиен.

— Да, — напряженно ответил Марк, не совсем понимая, куда тот клонит. — Но я… мне больше этого не хочется. Надоело. Вы не можете звать меня Новий или… каким-либо другим именем, потому что они тоже… А вот Марк — в самый раз. Каждого второго зовут Марк.

— Если только никто не узнает тебя в лицо, — невыразительно пробормотала Уна. Но в конце концов, повернувшись к нему, она произнесла все тем же бесцветным голосом: — Впрочем, здесь никого нет, так что неважно.

В таком случае, подумал Марк, они с равным успехом могли бы называть меня одним из моих более официальных, более опасных имен. Но вслух он этого не сказал. Было таким облегчением, что кто-то снова называет его по-свойски. Они помолчали, а затем Уна сказала в темноте:

— Расскажи нам, что будешь делать, когда станешь императором.

— Я могу так и не стать императором, — нерешительно ответил Марк. — Дядя может выбрать любого, кто ему понравится. Им должен был стать мой отец. Он мог сделать меня цезарем… — Марк замолчал. Думать об этом сейчас было трудно. Так или иначе, ему никогда не нравилась мысль об отце в роли императора, собственное же будущее теперь представлялось более чем нереальным. — А теперь… вряд ли я им стану, скорее уж Друз. Он старше.

Внезапно он вспомнил, что сказала девушка в ювелирной лавке, — она не хотела, чтобы он был императором, потому что он сбежал. Марку стало интересно — уж не думает ли дядя так же.

— Ладно, пусть будет Друз, — сказал Сулиен. — Кто хотел тебя убить?

Марк ничего не ответил. Наконец спокойно сказал:

— Конечно, я об этом думал.

Несколько мгновений он не мог продолжать, потом, превозмогая боль, произнес:

— Он мой двоюродный брат. Возможно, они хотят видеть императором его, я имею в виду людей, которые… которые убили моих родителей. Вероятно, они просто хотят кого-то другого, только не отца и не меня. Друз мог ничего об этом и не знать.

Он снова посмотрел на Уну, однако так и не смог отчетливо различить ее лицо, одни лишь блестящие точки глаз.

— Разве ты не знаешь, что я сделаю, если это когда-нибудь произойдет?

Она вздохнула, словно собираясь ответить, но промолчала, и Сулиен сказал:

— Это ты о чем?

— О рабстве, наверное, — ответил Марк, по-прежнему наблюдая за Уной. — Все считали, что люди ничего не знают, а они проведали. Отец сказал, что отменит рабство. Вот я и думал, что это может случиться к тому времени, когда я стану императором. На самом деле я никогда не строил никаких планов, все казалось таким далеким. Но теперь все изменилось. Теперь больше некому это сделать.

— Значит, ты сделал бы это ради отца? — двусмысленно заявила Уна.

— Это была не его идея, — с горечью ответил Марк. — Она принадлежала матери. Хотя теперь трудно разобраться. Думаю, он сам забыл.

— Ты должен это сделать, — сказал Сулиен и, повернувшись к Уне, спросил: — Так ты знала? Что же ты не сказала ничего?

— До сих пор не знала, — тихо ответила она.

— Знала, иначе бы не спрашивала, — упрямо повторил Сулиен.

Уна ответила не сразу, а когда заговорила, обратилась к Марку:

— Нет. Было что-то, но я толком не понимала что. Не думала, что это так важно.

— Что? — изумленно, с возмущением спросил Марк. — Важно, да еще как. Из-за этого все и происходит. Я всегда думал… то есть я хочу сказать, всегда знал, что рабство — это нехорошо, я всегда хотел его отменить.

— Я знала, что ты хочешь, чтобы рабов не было, потому что они стесняли тебя. Потому что ты оказался в нашей компании, а тебе этого не хотелось.

— Неправда, — проговорил Марк, вспыхнув.

— Сердишься, потому что я знала, что ты так к нам относишься? — спросила Уна, поднимаясь на локте. — Конечно, знала. И Сулиен тоже. По тому, как ты говорил. Вообще достаточно было на тебя посмотреть. Любой бы догадался.

— Какая разница? — сказал Сулиен. — Мне не важно, почему он это делает и что это для него значит. Я не знаю ни одного человека, которому это хотя бы пришло в голову. Мне не важно, считает ли он это неправильным или глупым, ненавидит нас или нет, лишь бы он это сделал.

— Это тебе никогда не приходило в голову, — мягко сказала Уна. — Ты вообще никогда не был против.

Сулиен нахмурился.

— Да, — согласился он, понемногу успокаиваясь. — Да, никогда не был против. Просто хотел отстранить это. Для себя. Но теперь все изменилось.

— Я сделаю это. Я положу этому конец, — сказал Марк. И хотя именно это завело его так далеко, обещать отмену рабства настоящим рабам оказалось труднее, чем он думал.

Они снова замолчали, хворост догорал, обращаясь в пепел, и, вспоминая этот бесконечный день, Сулиен повернулся на бок и быстро заснул. Но ему снилось, что у него развилось заболевание глаз, новая разновидность глаукомы, — а именно что он не может увидеть ничего с близкого расстояния: все расплывалось и становилось невидимым. Он мог различить комнату, свою руку, держащую стакан с водой, а потом обхватившую рукоятку ножа, но ни самого ножа, ни стакана он не видел, и все приходилось делать на ощупь. Он расплескал воду, порезался. Он видел раму и зеркало, но его отражение в зеркале растаяло так быстро, что он даже не понял, что именно не в порядке. Ему казалось, что что-то случилось с его лицом.

Марк совсем забыл про деньги, которые дал ему хозяин кабака. Он с удивлением вспомнил о них, трудно было поверить, что они в самом деле существуют, но он украдкой нащупал их — деньги были на месте.

Стоило ему захотеть, и он мог в одиночку добраться на них до Хольцарты. Марк уставился в темноту. Казалось настолько в порядке вещей, что ему приходится путешествовать вместе с рабами, что было странно сознавать, что причина этого теперь где-то далеко-далеко. Дело было не только в том, что ему были не нужны их деньги. Отныне, после того что произошло в кабаке, он с ними расквитался, и теперь оставалось лишь дожидаться того, когда они найдут свою дорогу. Даже хотя на сей раз он мог бы им помочь, с ним они, скорей всего, находились в большей опасности, чем без него. И он оставит им адрес, чтобы они могли востребовать свои пятьсот тысяч на случай, если они никогда больше не увидятся. Он даже мог оставить половину денег, что у него были, как возмещение связанных с ним убытков.

Но вряд ли они его поймут. Может статься, они не верят в окончательную награду. Возможно, это следует сделать тайно. А если с ними что-то и случится, он не узнает. Он же наконец вернется домой и поедет учиться в Афины, и время, проведенное с ними, покажется ему какой-то сказкой, но он будет всегда готов выплатить деньги — запрос на которые может так и не поступить.

— Марк, — шепнула Уна — неподвижная тень за перисто догоравшим костром. У него даже дыхание перехватило, впрочем, может быть, только потому, что он думал, что она спит. Но она уж точно впервые называла его первым именем, да и вообще по имени.

— Что? — спросил он.

— Мы не будем против. О нас не беспокойся. Если хочешь, мы не пойдем с тобой.

Он слышал лишь ее голос, и говорила она так беспечно, что он даже не заподозрил, что ей известны его мысли, и только спешно стал подыскивать слова для строгих указаний на прощание.

Ему хотелось увидеть ее, но, как ни напрягал он зрение, ничего кроме одинокого силуэта в темноте различить не мог. Он так и не спросил ее о переписанных из книги страницах. А теперь вспомнил, как скучал, сидя за партой, ожидая, пока оба вернутся.

Он сел и протянул Уне зажатые в кончиках пальцев, свернутые в трубочку банкноты.

— Он дал их мне, потому что решил, что вы мои рабы, — сказал Марк. — Но на самом деле это компенсация за то, что он над вами учинил.

Сначала ответом было молчание.

— Лучше уж пригляди за ними сам, — наконец пробормотала Уна.

— Ладно, — ответил Марк и немного погодя сунул деньги в один из своих башмаков, стоявших рядом; таким образом, банкноты оказались как бы на нейтральной территории, и ему не пришлось спать, прижав их к телу. Сделав это и уткнувшись лицом в пахнувшую свежестью парусину, Марк уснул быстрее, чем засыпал на протяжении нескольких последних недель.

Уна лежала и сквозь черную игольчатую хвою глядела на усыпанное колючими звездами незнакомое небо. Кабатчик уже, должно быть, закрыл на ночь свое заведение, а потом, убедившись, что жена крепко спит… но Уна не решилась додумать свою мысль и начала растягивать клочок белизны, чтобы отгородиться от нее, теперь это было ей по силам.