Письма - Гай Плиний Младший

махнул ему рукой, чтобы оно немного подождало, и вновь принялся за таблички и стиль. А привидение звенело цепями над головой пишущего. Афинодор вновь оглядывается на подающего те же знаки, что и раньше, не медля больше, поднимает светильник и следует за привидением. (10) Оно шло медленной поступью, словно отягченное оковами. Свернув во двор дома, оно внезапно исчезло, оставив своего спутника одного. Оставшись один, он кладет на этом месте в качестве знака сорванные травы и листья, (11) а на следующий день обращается к должностным лицам8 и уговаривает их распорядиться разрыть это место. Находят кости, крепко обвитые цепями; они одни, голые и изъеденные, остались в оковах после тела, сгнившего от долговременного пребывания в земле: их собрали и публично предали погребению. После этих совершенных как подобает похорон дом освободился от призрака.

(12) Тут я верю тем, кто это утверждает, а следующее сам могу утверждать перед другими. У меня есть вольноотпущенник, не лишенный образования. С ним обычно на кровати спал младший брат. Этому последнему показалось, как кто-то, сидя на постели, подносит к его голове бритву и даже срезает волосы с самой макушки. Когда рассвело, оказалось, что макушка у него сбрита, а волосы лежат на земле. (13) Прошло немного времени, и опять тот же сон заставляет поверить прежнему. Другой мальчик, спавший в детской9 вместе со многими другими, также рассказывает: вошли через окна двое людей в белых туниках, обрили лежавшего и ушли тем же путем, каким пришли; с наступлением дня обнаружилось, что и он острижен, а волосы разбросаны вокруг. (14) За этим не последовало ничего замечательного, разве только то, что я не был отдан под суд, а это было бы, проживи дольше Домициан, при котором это случилось. В его книжном ящике нашли донос на меня, поданный Каром; можно поэтому предполагать, что так как у подсудимых в обычае отпускать волосы, то отрезанные у моих людей волосы были предзнаменованием того, что опасность отвращена.

(15) Прошу тебя поэтому: вооружись всей своей ученостью. Вопрос достоин того, чтобы ты долго и много разбирал его, да и я не недостоин того, чтобы ты поделился со мной своим знанием. (16) Приводи, по своему обыкновению, доводы в пользу той и другой стороны, но в пользу какой-нибудь одной – более сильные, чтобы не оставлять меня в недоумении и колебании: я и обратился к тебе за советом, чтобы не находиться больше в сомнении. Будь здоров.

28

Плиний Септицию1 привет.

(1) Ты говоришь, что некоторые в твоем присутствии укоряли меня в том, что я при всяком случае сверх меры восхваляю своих друзей2. (2) Признав свою вину, приветствую ее. Что почетнее обвинения в доброжелательстве? Кто, однако, эти люди, которые лучше меня знают моих друзей? Допустим, они знают их лучше: почему они завидуют моему счастливому заблуждению? Пусть друзья мои не таковы, как я всюду о них говорю, но я счастлив тем, что они кажутся мне такими. (3) Пусть поэтому на других перенесут они свое мрачное усердие: есть немало людей, которые вызывают нападки на своих друзей здравым о них суждением; меня никогда не убедят, что любовь моя к моим друзьям чрезмерна. Будь здоров.

29

Плиний Монтану1 привет.

(1) Ты будешь смеяться, затем негодовать, затем опять смеяться, прочтя слова, которым ты не сможешь поверить, не прочтя их. (2) Есть на тибуртинской дороге2 на первой миле (я недавно это заметил) памятник Палланта3 с такой надписью: «Ему сенат за верность и преданность по отношению к патронам постановил дать преторские украшения4 и пятнадцать миллионов сестерций, каковой честью был он доволен»5.

(3) Я никогда не восхищался тем, что посылает чаще судьба, чем здравое суждение, но эта надпись особенно напомнила мне о том, как комичны и нелепы почести, бросавшиеся иногда этому грязному подлецу, которые этот висельник осмеливался и принимать, и отвергать, и даже выставлять себя потомкам как образец воздержанности. (4) Но что я возмущаюсь? Лучше смеяться, чтобы те, кто дошел до такого счастья, что над ними смеются, не считали, что они достигли чего-то великого. Будь здоров.

30

Плиний Генитору1 привет.

(1) Мне очень тяжело, что ты пишешь о потере своего ученика, который подавал такие большие надежды. Могу ли я не знать, как пострадали от его болезни и смерти твои занятия? Ты ведь очень совестливо выполняешь все обязанности, и любовь твоя щедро изливается на тех, кого ты одобряешь.

(2) Меня даже здесь преследуют городские дела; нет недостатка в людях, выбирающих меня в судьи или посредники. (3) К этому присоединяются жалобы селян, которые после долгого перерыва по праву злоупотребляют моим слухом. Стала настоятельной и очень тягостной необходимостью сдача в аренду имения2: так редко можно найти подходящих арендаторов. (4) По этим причинам я занимаюсь урывками, но все же занимаюсь: и пишу кое-что, и читаю. Читая, сравниваю и понимаю, как плохо я пишу, хотя ты и придаешь мне бодрости, сравнивая мои книжки о мщении за Гельвидия3 с речью Демосфена ϰατὰ Μειδίου[50]. (5) Я имел ее, конечно, под руками, когда сочинял свои произведения, – не для того, чтобы соревноваться (это было бы нагло и почти безумно), но чтобы подражать и следовать, насколько допускало различие талантов, самого великого и самого маленького, и несходство тем. Будь здоров.

31

Плиний Корнуту привет.

(1) Клавдий Поллион12 желает, чтобы ты его любил, и он достоин этого уже потому, что он этого желает, а затем и потому, что он сам тебя любит: никто ведь не требует любви, если сам не любит. Кроме того, он человек прямой, бескорыстный, спокойный и сверх меры скромный, если только можно быть скромным сверх меры. (2) Когда мы вместе с ним были на военной службе3, я смотрел на него не только как сотоварищ. Он командовал конным отрядом в тысячу человек; получив приказание консульского легата рассмотреть счета конных отрядов и когорт, я нашел у некоторых начальников мерзкую алчность и такую же небрежность4, а у него величайшее бескорыстие и заботливое усердие. (3) Впоследствии продвинувшись до важнейших прокуратур, он не поддавался никаким соблазнам и не изменил своей врожденной любви к воздержанности, никогда не возносился в счастье, никогда, при всем разнообразии своих обязанностей, не умалил славу своей человечности и с такой же твердостью духа претерпевал труды, с какой сейчас переносит покой. (4) На короткое время, к великой для себя чести, он оставил его,