Опыт о неравенстве человеческих рас. 1853г.(том1) - Жозеф Артур де Гобино

Анархия в Тире возобладала полностью после ухода аристократии, которая еще сохраняла остатки прежних качеств расы и прежде всего относительную однородность. Когда цари и простолюдины остались одни, на улицы выплеснулось все разнообразие происхождения и воспрепятствовало сколь-нибудь серьезной реорганизации. Хамитский дух, множество семитских ветвей, греческий характер — все это заявило о себе в полный голос. Не было никакой возможности договориться, и стало ясно, что вместо создания разумной и четкой системы правления население радовалось даже временному миру за счет временных компромиссов. После основания Карфагена у Тира уже не было новых колоний. Прежние постепенно отходили от него и одна за другой присоединялись к патрицианскому городу, который стал их столицей. Все было естественно и логично. Колонии не перенесли свое повиновение в другое место — сменилась только метрополия. Господствующая раса осталась прежней и в этом прежнем качестве продолжила колонизацию. В конце XIII в. она основала поселения в Сардинии, хотя ей еще не исполнилось и ста лет. Через пятьдесят лет она овладела Балеарскими островами. В VI в. она заселила ливийскими колонами все западные города, бывшие когда-то финикийскими. В новых поселенцах черная кровь преобладала еще в большей степени, чем в их сородичах на побережье Ханаана; когда незадолго до Рождества Христова Страбон писал, что большая часть Испании находилась под властью финикийцев, что в трехстах городах Средиземноморья не было других жителей, кроме финикийцев, это означало, что их население сформировалось на базе темнокожих, к которым добавились элементы белых и желтых рас, а карфагеняне еще больше приблизили состав жителей к меланийской природе.

Именно хамитские патриции обеспечили на родине Ганнибала преобладание над всеми народами с более темной кожей. Тир, лишенный этой силы и ставший местом жительства совершенно перемешанных рас, погрузился в пропасть анархии.

Вскоре после ухода аристократов он навсегда впал в зависимость от чужеземцев — сначала ассирийцев, затем персов, позже македонцев. В течение небольшого срока, который остался ему, чтобы быть самостоятельным, всего лишь через 78 лет после основания Карфагена, он сделался знаменитым благодаря мятежному духу и непрерывным и кровавым революциям. Фабричные рабочие не раз совершали неслыханные зверства, устраивая резню богатых, захватывая их жен и дочерей, хозяйничая в жилищах своих жертв и купаясь в узурпированной роскоши. Короче говоря, Тир ужаснул весь Ханаан, славой и гордостью которого он был когда-то, а соседним странам он внушил ненависть и негодование, так что когда его осадил Александр, все соседние города поспешили помочь ему кораблями, чтобы поскорее покончить с ненавистным городом. Следуя местной традиции, сирийцы ликовали, когда полководец приговорил побежденных к распятию. Это была узаконенная казнь для взбунтовавшихся рабов, а тирцы именно таковыми и являлись.

Такие плоды принесло в Финикии беспорядочное и неумеренное смешение рас, столь сложное, что не оставалось времени для его превращения в совершенное слияние: это смешение привело к наложению друг на друга различных инстинктов, вкусов и антипатий самых разных человеческих типов и характеров и в конечном счете увековечило смертельную вражду.

Не могу не привести один любопытный исторический факт. Речь идет о холопском отношении к своим метрополиям — сначала Тиру, затем Карфагену. Подчинение было настолько слепым, что в течение нескольких столетий не было ни одного примера провозглашения этими колониями независимости несмотря на то, что в них жили не самые покорные подданные.

Нам известна история их создания. Сначала, это были временные поселения, наспех укрепленные с целью защиты кораблей от аборигенов. По мере того, как поселения увеличивались за счет торговых связей, они превращались в города. Политика метрополии способствовала росту этих городов, хотя принимались меры к тому, чтобы не допустить их чрезмерного усиления и независимости. Кроме того, власти стремились к увеличению их числа по всей стране для повышения прибылей от торговли. Потоки переселенцев редко сосредоточивались в одном месте — так, например, Кадикс в пору своего расцвета, когда по всему миру ходили легенды о его богатстве, представлял собой всего-навсего скромных размеров городок с небольшим постоянным населением.[76]

Такие поселения оставались изолированными друг от друга. Поэтому они обладали исконным правом на полную взаимную независимость и к тому же питали неприязнь к метрополии. Но будучи свободными, они были бессильны и не могли обойтись без покровительства, и потому стремились примкнуть к своей сильной родине. Другой не менее важной причиной такой преданности можно на звать то обстоятельство, что эти колонии, основанные для торговли, имели только один крупный рынок сбыта — Азию, а путь туда проходил через Халдею. Чтобы выйти к рынкам Вавилона и Ниневии, чтобы добраться до Египта, было необходимо согласие финикийских городов, и фактории были охвачены одним желанием: найти политическую защиту и торговать. Поссориться с родиной означало закрыть перед собой двери в мир и смотреть, как богатства и прибыли стекаются в соседний город, более зависимый и, следовательно, более удачливый.

История Карфагена свидетельствует о такой жизненно важной необходимости. Несмотря на ненависть, которая как будто увеличивала пропасть между построенной на демагогии метрополии и ее строптивой колонией, Карфаген не желал рвать связи. Плодотворные отношения прекратились, только когда Тир превратился в заброшенный амбар; и только после его краха, когда греческие города заменили его в области торговли, Карфаген Проявил желание к всевластию. Тогда он собрал под своим знаменем остальные города и поселения и стал признанным центром ханаанского народа и оставил себе это славное в прошлом имя. Его жители всегда называли себя «chanani»,[77] хотя земля Палестины никогда им не принадлежала. Карфагеняне уважали Тир, с которым они не могли сосуществовать, не как очаг национального культа, а за свободный доступ товаров в Азию.

Итак, из первого обстоятельства вытекает второе, подтверждающее первое. Рассмотрим его.

Когда персидские цари овладели Финикией и Египтом, они предпочли считать Карфаген завоеванным «ipso facto». Они отправили послов к патрициям озера Тритонид, чтобы дать им кое-какие распоряжения и обещания защиты. В те времена Карфаген был очень сильным, и у него были основания не бояться армий великого царя: во-первых, из-за своих огромных ресурсов, во-вторых, потому что он находился далеко от центра персидской монархии. Между тем он подчинился и покорился. Потому что ему нужно было любой ценой сохранить благосклонность династии, которая могла закрыть перед ним восточные двери Средиземноморья. Карфагеняне, ловкие политики, руководствовались в этом вопросе примерно теми же мотивами, которые в XVII и XVIII вв. заставляли некоторые европейские нации, желавшие сохранить отношения с Японией и Китаем, пойти на шаги, унизительные для христианского сознания. Учитывая такое смирение со стороны Карфагена и его причины, легко объяснить, почему финикийские колонии всегда были далеки от мысли о мятеже.

Однако было бы большой ошибкой считать, что эти колонии пытались цивилизовать население, среди которого они обосновались.[78] Из поэм Гомера мы знаем, что у них были только меркантильные заботы и что они внушали отвращение древним эллинам. Ни в Испании, ни на побережье Галлии они не оставили о себе лучшего мнения. Когда потомки Ханаана имели дело со слабыми племенами, они доводили тиранию до крайней степени жестокости и низводили аборигенов до уровня домашнего скота. Если они встречали сопротивление, их оружием было коварство. Но результат оставался тем же. Местное население всегда было для них тупой рабочей силой, которую они нещадно эксплуатировали, или врагами, которых они уничтожали. Постоянной была вражда между местными жителями любой страны, куда они приходили, и этими жестокими торговцами. Это еще одна причина, почему колонии — слабые, изолированные, враждующие с соседями — оставались верноподданными метрополии, и это был тот мощный рычаг, посредством которого Рим опрокинул Карфаген. Политика итальянского города в сравнении с поведением его соперника была гуманной и тем самым завоевала симпатии, а затем обеспечила победу. Я вовсе не собираюсь осыпать незаслуженной хвалой римских консулов и преторов: они тоже были жестокими угнетателями, пусть и в меньшей степени, нежели ханаанская раса. Но истина в том, что эта нация мулатов — финикийцев или карфагенян — не имела ни малейшего представления о справедливости и ни малейшей склонности к тому, чтобы внести хоть какую-то разумную организацию в жизнь подвластных им народов. Она осталась приверженной принципам, унаследованным от семитов колена Немрода, которое впитало их с кровью темнокожих.