Японская война. 1904 - Антон Дмитриевич Емельянов

самого кислорода. И вуаля, встречайте его величество столбняк. В 19 веке эту проблему, еще не осознав ее сути, догадались лечить иссечением ткани вокруг ран, но этого не всегда было достаточно. А до сывороток, которые могли бы кардинально все изменить, было еще далеко.

Тем не менее, пока мы справлялись и так. Новые методы даже в течение одного дня показывали лучший, чем раньше, результат, и многие полковые врачи брали их на вооружение. Если раньше мы словно не слышали друг друга — военные отдельно, медики отдельно — то теперь стена начала крошиться, и появились дыры, через которые мы смогли разглядеть, что на самом деле сражаемся на одной стороне.

— Вы хорошо поработали, доктор, — пожал я руку Слащеву. — Я спать. И будите меня, только если кто-то начнет умирать.

— А если японцы?

— Если японцы, то Врангель их просто порубит, ничего страшного, — я дошел до своей кровати, споткнулся и упал.

Появилось страстное желание так и уснуть, но я взял себя в руки. Пытаться отдохнуть в верхней одежде — это бесполезная затея. Толстые швы, складки — они гарантированно передавят часть малых, а то и больших сосудов, и все. Весь отдых, считай, насмарку, сколько в таком виде ни полежишь, потом все равно встанешь разбитым. Так что, хочешь отдыхать, делай это правильно.

Я поднялся, стянул одежду и только после этого позволил себе отключиться.

Спасибо за поддержку, для нас, авторов, это очень важно!

Глава 19

Утро встретило щебетом птиц. Я в них не специалист, но Врангель, поймавший меня сразу у выхода из палатки, радостно просветил, кто тут водится. На фоне сосен и дубов порхали щеглы, зимородки и кукушки. В вышине кружилось несколько ястребов, а прямо в лагере бесстрашно прыгали туда-сюда десятки вездесущих воробьев.

Я словно впервые увидел всю эту природу, а еще огромные уходящие вдаль поля. Возле железной дороги, вдоль которой я путешествовал раньше, и особенно в горах на границе с Кореей это было не так заметно. Но здесь им не было конца, и я неожиданно осознал, зачем России нужна эта самая Маньчжурия.

— Смотрите, какая тут земля жирная, — я присел, пропуская черные комья сквозь пальцы. — Представляете, что будет, когда достроят железную дорогу, и этот хлеб отправится в Россию?

— А у нас не хватает хлеба? — задумался Врангель.

— Кубанская, Черноморская, Таврическая губернии — там хватает. Но в остальной России климат так себе. Помните голод 1891 года?

— Больше двадцати губерний пострадали…

— Но это я далеко копнул, недавно же, в 1902-м, тоже был неурожай, и даже сейчас его последствия гуляют по стране. Цены выросли, запасов не хватает. А с Маньчжурией — будет голод на западе, восток прикроет. Будет голод на востоке, придет очередь запада.

— Если хозяева этого не хлеба не решат, что лучше продать его за границу, — неожиданно зло ответил Врангель, смутился и тут же перешел к делу. — Тут вестовой прискакал от Семена. У них пока все хорошо: японцы вытянулись за ними, дистанцию держат… Но если у вас есть вопросы, то я его задержал, чтобы вы сами все могли спросить.

— Не нужно, — я покачал головой. — Раз хорошо, значит, хорошо. Ждем.

И мы ждали. Раненые постепенно приходили в себя, нестроевые чины готовили места для транспортировки, отряд Врангеля патрулировал окрестности. Но японцы пока были сосредоточены на нашем главном отряде, уходящем вглубь их возможного тыла. Я даже задумался, а не получится ли на самом деле превратить этот удар из возможной опасности в реальную, но… Слишком рискованно, слишком мало шансов, да и отдых был просто необходим солдатам, которые слишком долго находились в постоянном движении.

Пошел второй день, мы со Слащевым осмотрели раненых и приняли решение, что теперь на самом деле можно выдвигаться. Потом мы ждали посланника от остальных наших частей, строили маршруты отхода, чтобы как можно дольше сохранять угрозу удара по разным направлениям и в то же время начать движение в сторону Ляояна. А после и нам пришлось включиться в ритм постоянного движения. Переходы, отдых, переходы.

Через пять дней нас встретили явно не ожидавшие нашего возвращения знакомые по Ялу казаки Мищенко. До Ляояна оставалось всего ничего: тогда я собрал всех своих офицеров и приказал построить солдат. Мы возвращались домой, мы возвращались с победой, а значит, должны были сделать это как положено.

— Доронин! — мой крик разлетелся во все стороны. — Вы же помните, к чему мы готовились?

— Конечно, господин полковник! — капельмейстер засиял и принялся гонять своих музыкантов вместе с остальными.

Начали мы с полкового марша — в это время у каждого он был свой. Сначала сыграли наш, потом 11-го стрелкового, и наконец, как раз когда мы приблизились к первым позициям нашей армии, Доронин бахнул «Господ офицеров». Может быть, не идеальная песня, но очень уж хорошо получилось ее переделать. За Россию, за империю, до конца! Люди прониклись, а когда все хором выводили «офицеры и дворяне, пусть империя сияет», поручик Славский, сидевший вместе с выздоравливающими ранеными, даже прослезился.

Не знаю, как это выглядело со стороны. Чванство? Ненужная суета? Возможно, так думал кто-то из идущих рядом или же встречающих нас растерянными взглядами офицеров и солдат. Но я просто представлял на нашем месте легион, вернувшийся в Рим с победой. Тех, кто заслужил свою минуту славы и триумфа. И эта уверенность вместе с песней расползалась во все стороны: наши, чужие солдаты — все начинали улыбаться. Кто-то пел, кто-то хлопал, кто-то выдыхал, неожиданно осознавая, что впервые с начала этой войны случилось что-то хорошее.

* * *

Полковник Одишелидзе искренне переживал. Битва на Ялу пошла совсем не так, как он ожидал: пушки застряли, корпус отступил и фактически попал под переформирование. Генерал Засулич был фактически понижен до командира дивизии, его собственная судьба и вовсе оказалась под вопросом, и было совершенно непонятно, что делать. Когда в одном месте столкнулись такие фигуры, как наместник Алексеев и бывший военный министр, а ныне главнокомандующий армией Куропаткин, все обычные способы решения проблем как-то разом перестали работать.

Вот и сейчас Одишелидзе почти удалось подобраться к этой парочке, последние несколько дней только и делающей, что делящей полномочия, но что дальше — у полковника пока не было ни малейшей идеи.

— И все же я считаю, что запрет Витгефту выводить корабли из Порт-Артура — это