Анналы - Публий Корнелий Тацит

30. Впрочем, если представлялась возможность, подвергались наказанию и обвинители; так, Сервилий и Корнелий, ославившие себя тем, что погубили Скавра, были лишены огня и воды и сосланы на острова, ибо, пригрозив доносом Варию Лигуру, получили от него взятку, которою он от них откупился. И бывший эдил Абудий Рузон, донесший, чтобы погубить Лентула Гетулика, под началом которого он ранее командовал легионом, что тот предназначал сына Сеяна себе в зятья, также был осужден и изгнан из Рима. Гетулик в то время стоял во главе размещенных в Верхней Германии легионов, снискав у них редкостную любовь своей благожелательностью и справедливостью; пользовался он расположением и ближайшего римского войска благодаря своему тестю Луцию Апронию. Отсюда упорно державшаяся молва, что он осмелился отправить Тиберию письмо, в котором напомнил ему, что породниться с Сеяном намеревался не по своему побуждению, а по совету Тиберия; он обманулся в нем, как это случилось с самим Тиберием, и несправедливо, чтобы одна и та же ошибка одному сошла безнаказанно, а для других обернулась гибелью. Он соблюдает безупречную верность и будет ее соблюдать, пока против него не строятся козни; если на его место будет прислан другой, он воспримет это как вынесение смертного приговора. Поэтому им лучше заключить своего рода союз, с тем чтобы принцепсу сохранить власть над всем остальным государством, а ему удержать за собою свою провинцию. Этому слуху, сколь ни был он удивителен, верили, потому что из всех близких Сеяну людей только один Гетулик остался цел и даже был в большой милости у Тиберия, помнившего о своем престарелом возрасте, о том, что его ненавидят и что сохранением власти он обязан не своей силе, а общественному мнению.

31. В консульство Гая Цестия и Марка Сервилия[45] в Рим прибыли знатные парфяне без ведома царя Артабана. Из страха перед Германиком он некоторое время сохранял верность римлянам и справедливо правил своими, но потом стал заноситься пред нами и свирепствовать над соотечественниками, так как преисполнился самоуверенности, проведя удачные войны с окружающими народами. Он пренебрежительно относился к Тиберию, считая, что тот по старости неспособен к войне, и жадно добивался Армении, властителем которой после смерти Артаксия поставил старшего из своих сыновей, Арсака; более того, он нанес римлянам оскорбление, послав своих людей с требованием выдать сокровищницу, оставленную Вононом в Сирии и Киликии, говорил о старых границах персов и македонян, бахвалясь и угрожая вторгнуться во владения Кира и Александра[46]. На отправлении тайного посольства к Тиберию настояли один из наиболее родовитых и богатых парфян Синнак и близкий к нему евнух Абд. Быть евнухом у варваров совсем не позорно, больше того, это ведет к могуществу. Итак, вместе с примкнувшими к ним другими сановниками, не имея у себя ни одного Арсакида, чтобы провозгласить его своим верховным владыкой, ибо большинство из них было истреблено Артабаном, а остальные не достигли еще возмужалости, они просили отпустить к ним из Рима Фраата, сына царя Фраата: необходимы лишь имя и поддержка — пусть потомок Арсака с согласия Цезаря покажется на берегу Евфрата.

32. Это пришлось Тиберию по душе: он снаряжает Фраата и предоставляет ему необходимую помощь для овладения отцовским престолом, верный принятому им правилу — вести дела с чужеземными государствами посредством уловок и хитростей, избегая оружия. Между тем Артабан, проведав о подстроенных ему кознях, то медлит, охваченный страхом, то возгорается жаждою мщения. У варваров медлительность считается рабской чертой, поспешность в действиях — царственной; однако в нем победило благоразумие, и он решил, что для него будет полезнее, прикрывшись личиною дружелюбия, пригласить Абда на пир и обезвредить его медленно действующим ядом, а Синнака связать притворной благосклонностью, подарками и вместе с тем деловыми поручениями. Тем временем Фраат, сменив в Сирии образ жизни, усвоенный за долгие годы пребывания в Риме, на непривычный парфянский уклад, заболел и умер. Но Тиберий не отказался от начатого: теперь он избирает в соперники Артабану Тиридата, происходившего от той же крови, что и Фраат, а для отвоевания Армении — ибера Митридата, которого мирит с царствовавшим в своей стране братом его Фарасманом; во главе всего, что затевалось им на Востоке, он ставит Луция Вителлия. Мне известно, что об этом человеке в Риме ходила дурная слава и что он оставил по себе позорную память, но провинциями он управлял с поистине древнею доблестью. Возвратившись оттуда, он из страха пред Гаем Цезарем и из-за близости к Клавдию впал в гнуснейшее раболепие и слыл у потомков образцом омерзительной льстивости, так что ранние заслуги его поблекли перед позднейшими подлостями и деяния его молодости запятнала постыдная старость.

33. Первым из этих царьков начал действовать Митридат, побудив Фарасмана помочь его замыслам при помощи вероломства и военной силы, и подысканные люди, соблазнив золотом приближенных Арсака, склонили их к измене. Одновременно иберы вторгаются с большим войском в Армению и овладевают городом Артаксатой. Узнав об этом. Артабан поручает своему сыну Ороду отмстить неприятелю; он дает ему войско парфян и рассылает людей для набора отрядов наемников; Фарасман со своей стороны получает поддержку альбанов и поднимает сарматов, скептухи[47] которых, приняв подарки от обеих сторон, по обычаю своего племени отправились на помощь и к той, и к другой. Но иберы — хозяева этой страны — быстро пропустили по каспийской дороге[48] сарматов, двинувшихся против армян, между тем как сарматы, направлявшиеся к парфянам, были легко отрезаны, так как враг запер все проходы, кроме единственного — между морем и оконечностями альбанских гор, воспользоваться которым, однако, препятствовало летнее время, ибо из-за постоянно дующих в одном направлении ветров вода в эту пору заливает низкие берега, тогда как зимой южный ветер гонит ее назад, и, после того как она уйдет в море, обнажается береговая полоса мелководья.

34. Между тем усиленный отрядами союзников Фарасман вызывает на битву не имевшего вспомогательных войск Орода, и так как тот от нее уклоняется, тревожит его, кидается с конницей на его лагерь, препятствует заготовке корма для лошадей; и не раз он окружал вражеский стан заставами, как бы облагая его осадой, пока парфяне, не привыкшие к такому бесчестью, не обступили своего царевича и не потребовали, чтобы он повел их в сражение. Но они были сильны только конницей, а Фарасман располагал и хорошей пехотой. Ибо иберы и альбаны, обитая в лесистых горах, привыкли к тяжелым условиям существования и поэтому гораздо выносливее парфян; они утверждают, что происходят от фессалийцев, возводя свое происхождение к тому времени, когда Ясон, после того как увез Медею и прижил с нею детей, возвратился в опустевший дворец Эета и к оставшимся без властителя колхам. Они чтут многое, связанное с его памятью, а также святилище Фрикса; и никто из них не принесет в жертву барана, ибо они считают, что Фрикса к ним доставил баран, был ли он живым существом или знаком отличия корабля[49]. Итак, после того как оба войска изготовились к бою, парфянский полководец в речи к воинам напомнил о владычестве на Востоке, о славе Арсакидов, о том, что их враг — безвестный ибер с войском наемников; Фарасман же говорил, что, не зная над собой парфянского ига, чем к большему они будут стремиться, тем большую славу принесет им победа, а если обратятся в бегство, то тем больше позора и опасностей навлекут на себя; он указывал при этом на грозный боевой строй своих и на раззолоченные отряды мидян, говоря, что здесь мужи, там добыча.

35. Но сарматов воодушевила не только речь полководца: они сами убеждают друг друга не допустить, чтобы их осыпали стрелами: это необходимо предупредить стремительным натиском и рукопашною схваткой. Отсюда—несхожая картина в войсках обоих противников: парфянин, приученный с одинаковой ловкостью наскакивать и обращаться вспять, рассыпает свои конные части, дабы можно было беспрепятственно поражать врага стрелами, а сарматы, не используя луков, которыми владеют слабее парфян, устремляются на них с длинными копьями и мечами, и враги то сшибаются и откатываются назад, как это обычно в конном бою, то как в рукопашной схватке теснят друг друга напором тел и оружия. И вот уже альбаны и иберы хватают парфян, стаскивают их с коней, заставляют биться в неравных условиях, ибо сверху на них обрушивали удары всадники, а снизу поражали не отстававшие от них пехотинцы. В разгаре боя Фарасман и Ород, которые сражались среди передовых и бросались на помощь дрогнувшим и поэтому были заметны, узнают друг друга; с громким боевым кличем они устремляются с оружием один на другого, и Фарасман, упредив противника, рассек шлем Орода и нанес ему рану. Но, увлеченный вперед конем, он не смог повторить удар, и храбрейшие из воинов успели заслонить раненого; поверив, однако, ложной вести о его гибели, парфяне пришли в замешательство и уступили победу врагу.