Скаутский галстук - Олег Верещагин

Мне никогда не забыть и «настоящих» деревень, черневших пепелищами с обелисками закопчёных печей. Мы были в Сухом Логу, с которого фактически началось моё здешнее путешествие. В начале августа каратели сожгли деревню. Вместе с жителями. Те, кто спасся, при нас раскапывали уже на остывшем пепелище колхозного амбара почерневшие кости и раскладывали их комплектами — по количеству и размеру — чтобы похоронить. В лесу я метал финку в деревья так, что потом с трудом получалось её вытащить — и рычал, рычал, чтобы не заплакать…

…Когда мы вернулись, совещание закончилось, командиры разошлись и разъехались, а наше собственное командование мы застали в прострации. Причину такого состояния выяснить удалось сразу. Для того, чтобы отвлечь внимание противника от концентрации сил у лагеря, решено было обратиться к старому, но действенному средству — провести отвлекающую акцию. Причём цель акции была выбрана не демонстративная, а вполне реальная и важная: аэродром бомбардировочной авиации Люфтваффе. Нашему отряду было приказано в трёхдневный срок разработать и провести операцию по его выводу из строя. Приказ отдавал чем-то мистическим — мы хорошо знали этот аэродром и не раз к нему примерялись… как, впрочем, и наша авиация. Для той всё кончалось потерями и парой воронок на ВПП, которые немцы мгновенно засыпали. А мы, повздыхав и покачав головой, отступались, утешая себя тем, что это «до лучших времён».

«Отцы-командиры» созвали нас на совещание N2, «в семейном кругу», с чаем из настоящей заварки и немецкими сладкими галетами. Впрочем, тему подсластить не удалось бы даже горшком мёду, будь он у нас в наличии.

Наверное, с нас можно было бы в этот момент лепить скульптурную группу «Отчаянье». Нарушал патетичность Женька, который громко грыз карандаш.

— Хватит, а? — попросил я наконец. — Дефицит же…

— Ничего тут не сделаешь, — вместо ответа сказал Женька, бросая карандаш на план. — Это не аэродром, это крепость.

— Да уж… — Сашка подёргал себя за волосы и беспомощно посмотрел на Мефодия Алексеевича: — Ничего не выходит, товарищ командир.

— Это, ребятки… — вдруг неожиданно ласково сказал он и обнял нас, скольких достал. — Это… надо, ребятки, понимаете? И не в том это дело, что там это — для прикрытия… Это — бог с ним. Тут дело так… Они это — с того аэродрома Ладогу это. Бомбят. Караваны это с едой для Ленинграда. Во как надо это, — и он провёл ладонью по горлу. — У вас это — головки светлые, молодые это. Вон сколько это — всего напридумали, слава-то это какая про вас идёт, громом это — гремит! Вы уж думайте. Люди-то это без продуктов — мрут. Детишки мрут. Младше вашего. Сами это знаете. Возьмут это фрицы город — считай сердце это. Вырвали, — просто, без патетики сказал командир.

Мы спрятали глаза. Я почувствовал, что их у меня защипало.

Умерли все.

Осталась одна Таня.

Я вспомнил листки из блокнота, лежащие под стеклом, которые видел в своём времени. Было лето, но мне Ленинград почему-то представлялся всё время зимним, промороженным насквозь, с хмурым сизым солнцем в вечернем небе, с трупами на салазках и молчаливыми очередями у прорубей во льду Невы. Я знал, что немцы его не возьмут. Не смогут уморить голодом. Не заставят сдаться. Но моё знание было мёртвым и пыльным по сравнению со вновь и вновь всплывающими перед глазами строчками — они поднимались, как мертвец из могилы…

Умерли все.

Осталась одна Таня.

И тогда я понял, что сейчас скажу. Это было страшно… но мне не было страшно, меня словно подняло и понесло на гребне сияющей, пронизанной золотом волны…

— Сделаем так, — сказал я спокойно и встал. — Нужен грузовик. Погрузим взрывчатку, прикроем её с боков тёсом, кабину закроем мешками с песком. Я сяду за руль. Протараню ворота и врежусь в склад с горючкой, там надписи должны быть. Получится, не может не получиться. Пока они очухаются… Пи…нёт так, что с неба ангелы посыплются.

Стало тихо. На меня смотрели все. Юлька, отчётливо белея, спросила:

— А… ты?..

— Ну… я, — я неловко пожал плечами.

— Боря, сынок, — сказал командир, — это же смерть. Это. Верная.

— Да знаю я, — я почесал бровь. — Ну… что ж. Я солдат. Я клятву давал. А те, в Ленинграде — они беззащитные…

— Камикадзе… — негромко сказал Хокканен, я увидел на бесстрастном лице финна признаки эмоций и возразил:

— Нет, Илмари Ахтович. Камикадзе тут ни при чём. Я не фанатик и не сумасшедший.

— Будем жребий тянуть, — сказал Сашка. Я засмеялся:

— Ты умеешь водить машину?

Сашка матерно выругался. В зубах Женьки треснул карандаш, и он сказал:

— Никому никуда не надо взрываться… Мне нужны много керосина, двенадцать трёхметровых обрезков рельсов, длинная стальная труба и те шесть четвертьтоных авиабомб, которые лежат в лесу, — видя всеобщее замешательство, Женька обвёл нас взглядом и спросил: — Вы знаете, что такое ГИРД?… [Созданная и возглавлявшаяся С.П. Королёвым организация по конструированию реактивных двигателей. ГИРД — Группа Изучения Реактивного Движения — существовала в 1932–1933 г.г. Аббревиатура стала нарицательной. ]

…Бомбы эти лежали в лесу возле болота с незапамятных времён как утверждение абсурдности войны. Никто не знал толком, как они туда попали и к ним уже относились, как к части пейзажа. Я понял, что собирается делать Женька, но не слишком поверил в успех его затеи, хотя умение людей этого времени руками сделать из дерьма вкусную конфетку в красивом фантике для меня уже стало чем-то привычным. Из-за незнакомой никому конструкции на бомбы не покушались даже во времена тягчайшей нехватки взрывчатки, особенно после того, как при попытке «обезжирить» седьмую в марте разорвало в клочья отрядного минёра. Поэтому, когда бомбы привезли в лагерь, замаскировав сеном, лагерь впал в глубокую задумчивость, а после того, как Женька начал что-то химичить с ними и синтетическим немецким топливом (керосина не достали) в отдельном шалаше, соседние шалаши стремительно опустели.

После двадцати часов непрерывной работы, во время которой в шалаше ухало, трещало, дымило и слышались какие-то сложные заклинания, Женька с двумя подручными допустил до осмотра командование и нас.

Не знаю, как остальные, а я обалдел, потому что в шалаше нашим взорам предстали шесть… ракет. Да-да, грубо сделанных, но настоящих ракет с двигателями. Очевидно, остальные тоже в некотором роде были удивлены, потому что посреди всеобщего почтительного молчания Мефодий Алексеевич робко спросил:

— Жень… это… а это чего?..

42

Честное слово, не знаю, почему егеря проворонили наш парадный выезд. Очевидно, они привыкли, что телеги мелькают туда-сюда то с сеном то без, а то и вообще отлучились на отдых. И на старуху бывает проруха. Вместе с ракетами везли направляющие, сделанные из украденных у немцев же рельсов. Женька ехал на первой телеге с видом Гагарина — словно он сам собирался десантироваться с этой ракеты на немецкий аэродром. Вообще-то его можно было понять.

Недалеко от цели нашего рейда, когда за опушкой леса уже виднелись здания расселенного немцами посёлка, где они устроили аэродром, нам повстречались две женщины, собиравшие грибы. Одна просто безразлично прошла мимо, вторая переговорила с командиром и Хокканеном и тоже растаяла в зарослях. А наши руководители подошли к нам.

— Дело такое, — Илмари Ахтович разложил на одной из телег блокнот и начал чертить схему. — На аэродроме сейчас Клаус Шпарнберг… — Сашка завозился, я побарабанил по передку. — Вот дома охраны… Вот штаб, а вот — вроде гостиницы для приезжающих… Если бы его…

Оснащённые реактивными двигателями бомбы срывались с направляющих как-то валко и медленно — даже не срывались, а скорее раздумчиво сходили — и, так же неспешно набирая скорость, уходили вверх по дуге. Задрав головы, все наблюдали за этим полётом — и так заворожило нас это зрелище, что, когда грохнул первый взрыв, все вздрогнули и дико заозирались.

— Первая, — сказал Женька и начал кусать губы.

Ещё взрыв. Ещё. Вой сирены. Ещё… Ещ…

В этот момент ахнуло так, что мы попадали наземь. В небо поднялся чудовищный султан мрачного багряного пламени, свернулся в чёрный клубок и погас, но над деревьями заиграло оранжевое зарево пожара. Лежавший лицом к лицу со мной командир спросил меня почти испуганно:

— Бориска, это — куда ж мы это… попали-то?!.

Мне было не до этого, я толком и не слышал вопроса. Я мчался в сторону пожара так, словно там меня ждали все мои сбывшиеся мечты…

…На окраине мы сразу потеряли друг друга. Воздух был полон гулом и треском, трудно стало дышать, плыли слои едкого дыма, надрывались сирены и человеческие голоса тонули во всей этой какофонии. В тот момент я думал только об одном — чтобы меня никто не опередил.