Южная Мангазея - Киор Янев

Скрипучий свет.

Сегодня наткнулась на азебова мужа у главного входа в пансионат, где я болтала с тремя местными жительницами-поповнами. На столбе ворочался фонарь, похожий на ворону. Скрипучий свет. Прыснули воробьи — растерянные со времен Евы женские грехи. Поповны меня сильно зауважали, увидев машину с патриархийными номерами. Муж привёз Робсон-Васильчиковой визы и цветы — проплешины рая. Оказывается, что её престарелый отец Робсон уже давно подал заявление на репатриацию в эфиопское посольство. На самом деле он хочет чтобы Азеб, получив эфиопский паспорт, уехала в Европу учиться.

Когда поднимались на мой этаж, ать-два. ботинок-самодержец, встретился щетинистый Пророченко! Очень торопился и только что-то буркнул мимоходом. Он и в доме старых большевиков кого-то знает! Интересно, кого. Хотя предполагаю, здесь множество родственниц старых большевиков, использующих их путёвки. Азебов муж почему-то помрачнел. Мы с Азеб переглянулись и предложили пойти погулять. Я принесла из общепитовской кухни, где одинокая пальма думала о сермяжной правде, коржиков, которых здесь дали на полдник, и мы пошли по воду на родник где-то за полкило метра.

Двурогий месяц рыболовный.

В шампанском труду, где ещё недавно буря совокуплялась с рыбами, бутылки, полувмерзшие в лед — недоконченное счастье. Преломляют свет, рыбы плавают в райских пузырьках. "Поцарапал мне весь груд", — думала утка о пансионатском конькобежце, вкушавшем сладку ягоду в кустиках у проруби.

На обратном пути Азеб с мужем шли чуть впереди. — Жених, вдруг сказал он: — голова в земляном венце, древесные руки растут, а обручальное кольцо ворон овил. — Невеста, — ответила Азеб: — голова — фига в земле, вместо рук-ног — шипы-культяпки, зато половой орган — роза.

Побежали сумерки волчьей кровью в лесной скамеечке. Не укусит за бочок.

Вдали виднелся пегасовоз впереди товарняка-слоновника. Затем промчался скорый, как перелистываемая книга. Жук-плейбой вырыл себе нору на железнодорожной насыпи. Говорит случподружке из близлесочека: — Не обращай внима-а-а-а-ания, дорогая, на мой крупный рогатый скот. Она: — Ах, мой дорого-о- о-о-ой.

На обратном пути мы сорвали сухие ковылины и сыграли на американку в курочку-иль-петушка, и я попрыгала на одной ножке вокруг Азеб и её мужа со словами — «проиграла — проиграла»! Прыжки заказал азебов муж.

Вавилонская блудница.

Сегодня испытала такое потрясение, которое, наверно, будет травмировать меня всю жизнь. Дрожу и плачу.

После обеда пошла прогуляться и встретила за проходной азебова мужа, выходящего из машины. Сегодня ближе к ночи он организует в Чистом переулке какой-то приём и ему нужно еще заехать в близкую переделкинскую резиденцию, и он решил спонтанно навестить херувимчика, у которой он оставил свой радиотелефон со спецномерами. Не может ей дозвониться со вчерашнего вечера. Если я хочу посмотреть на метровых осетров, то он может и меня взять спецпомощницей Ха-ха, конечно, сия новость будет для его женушки кислотным соусом, и я сказала, что у меня нет постколенной юбки, хотя подумаю, может подол ещё и нарастет силой воли, опять ха-ха. Поднялись на этаж, кликнули херувимчика, у неё было всё тихи решили подождать у меня, когда она вернется с обеда. И тут в комнате у херувимчика за моей стенкой раздался звонок, азебов муж попросил принести ему телефон, и он пойдет её встречать. Нафига был ему нужен этот телефон? Михалков что-ли был там записан прямым доступом? Я вышла на смежный балкон, открыла дверь в её комнату и — увидела херувимчика — бледную, стоящую посреди комнаты в майке и без трусов. Перед вздутым полуприкрытым пузом она держала — протягивала мне — звонивший телефон. А на краю кровати на свои волосатые ноги натягивал штаны Пророченко. Я взяла телефон и молча вернулась к себе. Вероятно у меня был пришибленный вид и азебов муж, сказав, что принесет мне из столовки лимонада, вышел. Вышла в холл и я. Немного погодя сзади хлопнула дверь, Пророченко ушмыгнул, а она, наверно, дошла в столовку, потому что минут через двадцать ко мне снова постучал веселый азебов муж уже с херувимчиком и сообщил, что они добыли мне компот. Я сказала, что у меня мигрень, легла в постель и ещё полчаса слушала, как стонет херувимчик за стенкой. А теперь думаю, как же так, она обливает своего зародыша, уже почти пятимесячного, почти младенца, спермой чужого мужика? И сколько это уже длится? Вспомнила дневничок моей матери. Живчики внедряются в незаросший родничок. Наверно от этого и случается телегония. Скорее всего эта трепливая Магдалина всё ему разболтает, чтобы помучить — вот и будет эфиопский муж дёргаться остаток жизни, представляя, что делали с его ребенком, вычислять по дням, его ли сперма попала ей в матку и пойдет на какую-нибудь шоковую терапию с лежанием в гробах. И не дай Бог, об этом узнает сам ребенок (на узи видно, что это мальчик — сказала Магдалина). Мать же ребенка будет ездить в православные, в католические монастыри и сладострастно каяться, как то любят делать жестокие люди. Перерабатывать в своё поэтическое творчество. Может быть, с катакомбным мужем и будет ездить, недаром она так впивалась в него и упоенно рыдала, обманывая на исповеди.

Во всяком случае я не хочу здесь больше оставаться и видеть эту тварь. Завтра возвращаюсь в Москву, туда, где тлеющие многоэтажки напоминают пеньки зубов, которыми Земля грызлась с Солнцем. Азеб же уедет, скоро, пока ещё пузо не так заметно, в Европу, в Регенсбург.

ЦАРЬ-КОЛОКОЛ

Случилось так, как думала Азеб. Викч пошептал что-то экзаменатору по имени Адам, в песне и с козлиной бородкой, ленинский стипендиат Ян получил третью двойку и был отчислен. Козлобородый Адам читал курс по НЭПу голосом ватиканского кастрата, аналогичным электромагнитному колебанию спинного мозга во время оргазма, так что на лекциях позвоночники студентов по-вороньи каркали, а у студенток росли мясистые языки, когда-то регулярно обрезавшиеся в гаремах.

Когда фаринелли обратился к экзаменуемому, тот не заметил у него ни пенсне, ни бородки. Адам вначале был безлик. Позже грех запечатан был лицом.

Сердце, как отбойный молоток, уминало Яна в мраморный пол. На выходе из института командору вдруг бросился в глаза остаток монастырской скульптуры над карнизом. Переплетающиеся толстые серые ветви тернового венца были похожи на мозговые извилины с шипами. Снаружи снежная слякоть, посыпанная солью дворников, скрипели крупинки, отражающие весь мир, напоминая о хоре