Книгоедство - Александр Етоев

Лесков – явление в литературе мало сказать, что редкое, – уникальное. Как Пушкин в свое время создал особое, «пушкинское», направление в отечественной словесности, так и Лесков более чем полвека спустя дал нашей литературе свое, «лесковское», направление. В чем же они сходятся и чем различаются эти два направления? Пушкин сделал литературу народной, это вроде понятно всем. Он лишил ее карамзинской пафосности и его же излишней слезоточивости, избавил стихи и прозу от велеречивых оборотов Жуковского, ввел в дело простонародные словечки и выражения. И прочее, и тому подобное. То есть, сознательно избавившись от всего, по его разумению, лишнего, Пушкин дал в своем творчестве образцы кристально ясного слога и умышленной простоты выражения глубоких мыслей Графически Пушкин – это прямая линия провода высокого напряжения, стрелой летящая над землей.

Лесков графически – это ломаная линия верхушек деревьев стоящего за рекой леса. Он сознательно, как Пушкин изымал лишнее, прививал это лишнее к своему литературному стилю. Избыточная образность. Избыточная фантастичность деталей – вспомним, хотя бы, коллективное хождение по веревке, протянутой над рекой, в «Запечатленном ангеле» или того же хрестоматийного «Левшу» Даже ненависть и издевка – и те у него избыточные, какими мы видим их в «Соборянах», в «На ножах», в (слабом) романе «Некуда»

Пушкин и Лесков нисколько не противоречат друг другу В литературе они дополняют один другого, создают радугу, свет которой делает мир богаче. А еще и тот и другой знали толк в шутке и умели в своих книжках шутить – тонко, грубо, по всякому.

Вот сценка из рассказа Лескова про первую киевскую газету, которую цензор хотел запретить «за невозможные опечатки» В газете было опубликовано буквально следующее: «Киевляне преимущественно все онанисты».

От цензуры спас газету хитроумный издатель, поместив в ней следующую поправку: «Вчера у нас напечатано: киевляне преимущественно все онанисты, – читай оптимисты»

Цензора такая поправка вполне устроила.

Литературная критика – это такое мелкое, вроде комара, насекомое, которое пищит и пищит над ухом, раздражая надоедливым звуком, и пытается дотянуться до великана (человек для комара – великан) своим тонким, микроскопическим клювом и насосаться крови Юля, моя старшая дочь, рассказывала, как они с подругами в детстве специально давали комару насосаться крови и потом смотрели, как он отваливается и падает на песок, чтобы переварить выпитое Собственно говоря, основной повод существования литературных критиков – потребление писательской крови. И писателю лучше вовсе не обращать внимания на издевательский звон, воткнуть в розетку какой-нибудь фумигатор (так, кажется, называют устройство для вызывания комариной паники) и не видеть, не слышать, не знать о комариных атаках, заботясь о здоровье собственных нервов

Бороться с критиками себе дороже и, если честно, – стыдно. Ведь борьба, когда эта борьба настоящая, предполагает противника, превосходящего вас по силе Иначе зачем бороться? Чтобы показать слабому, что ты сильнее его? Но это уже жлобство и хамство, а не борьба.

Даже в анекдотичном случае борьбы с ветряными мельницами подразумевается, что мельница – это сила. Это своего рода луддизм, сознательная война с машинами, когда знаешь (или предчувствуешь), что победа будет за ними, но упорно, как заведенный, крушишь тем, что под руку подвернется, бездушную железную плоть

Или вспомним Алкивиада, отбивающего каменным молотком фаллосы у растиражированных Приапов. Вот достойный пример борца. Не с кем-нибудь, а с самими богами. Или с Богом – как атеист Байрон. Или с тоталитарной махиной государственной власти, как Солженицын. Или, как Шафаревич, – с евреями, всеми сразу Или со средним классом, как олицетворением пошлости, тупости, примиренчества и повальной умственной ограниченности (Эдуард Лимонов)

А что литературные критики? Моль, подвальные комары. Пусть себе живут и звенят, тоже ведь божьи твари.

Лучший гравированный на стали портрет Ломоносова изготовил для марксовского издания стихотворных сочинений ученого художник Дейнингер. И повезло этому портрету больше, нежели печально известному рельефному изображению работы скульптора-монументалиста Чудновского – тому самому мраморному рельефу, который в свое время установили на станции метро «Ломоносовская» и ровно через три месяца сняли по требованию ленинградских ученых (см. в сб С Довлатова «Чемодан»).

К сожалению, в наше время Ломоносова знают до обидного мало, в основном по пародии на него в «Евгении Онегине» Пушкина («Но вот багряною рукою…» и проч.) да по цитируемым к месту и не к месту собственным Платонам с Невтонами. Видно, ода нынче не в моде, да и читатель современный ленив

«Есть имена, вечно юнеющие», – написал в очерке о Ломоносове его земляк, живший на два столетия позже, писатель Борис Шергин, имея в виду под «юнеющими» творческое юношеское начало, оживляющее любое дело, за которое человек берется Ломоносов был именно из таких людей. Все, что им сделано и написано – а сделано и написано этим удивительным человеком столько, что не под силу никаким нынешним Союзам писателей вместе взятым, – составляет славу отечественной словесности и культуры Он практически создал заново русский литературный язык, осуществил реформу в стихосложении. Пушкин называл Ломоносова единственным титаном русской литературы XVIII столетия А мнение Пушкина что-то да значит.

Михаил Пантелеевич Лепехин, старый мой знакомый, который сейчас работает научным сотрудником в БАНе (Библиотека Академии наук), мне рассказывал, что в Пушкинском доме в фонде Михаила Николаевича Лонгинова хранится специальный запертый на ключ ящичек с собранием стихотворных порнографических сочинений, писанных рукой Лонгинова и, вероятно, им же и сочиненных. На ящичке имеется ярлычок с надписью: «Еблеоматика». И якобы весь Барков, и то, что приписывается Баркову, сочинено Лонгиновым Может, так, а может, не так, все-таки Михаил Николаевич был человек государственный, главный российский цензор, и, следовательно, по велению службы обязан был относиться к таким вещам непримиримо и по-цензорски строго. Во всяком случае, ключик от ящичка со стихами не должен был держать в общей связке.

Хотя… Именно во времена цензорства М. Н Лонгинова случился конфуз, который мог вполне привести к краху его карьеры. Дело в том, что писанием неприличного содержания поэтических штучек Лонгинов действительно грешил в молодости И в ряде библиографических справочников сообщается, что сборник таких стихов с именем Лонгинова на обложке и специфическим названием «Не для дам» был издан за границей, в Карлсруэ, в 1861 году. И с названием сборника, и с указанием места издания, по-видимому, случилась накладка, и произошла она из-за буквального прочтения следующего опуса молодого Лонгинова:

Пишу стихи я не для дам,Все больше о п… и х…Я их в цензуру не отдам,А напечатаю в Карлсруе

Увы, в природе этот сборник пока что не обнаружен Ни в одной библиотеке, ни в одном частном собрании такой книги нет Правда, уже в наше время в агентурных данных третьего отделения найдено сообщение о том, что книга «похабного содержания с “Похождениями дяди Пахома” была издана в Лейпциге не позднее 1872 г., тиражом 2 тысячи экземпляров». Существует мнение, что к изданию компрометирующих главного российского цензора сочинений руку приложили русские революционные эмигранты Так, например, Тургенев в письме к Анненкову в начале 1873 года писал, что с Лонгиновым можно «сыграть злую шутку: взять да напечатать его стихотворения за границей, включив в сборник “Попа Пихатия”». Также в одном из писем к П Лаврову, которого Лонгинов называл «коноводом русской эмиграции», есть упоминание о такой книге Бытует мнение, будто сам Лонгинов пытался скупить тираж этого сборника, чтобы затем его уничтожить

Действительно, будучи главным российским начальником по делам печати, Лонгинов, когда-то либерал и друг либералов, защитник невинно оклеветанного при императрице Екатерине и заключенного в крепость просветителя Новикова, собиратель запрещенных изданий и человек, публично обвинявший царя, ввел в ведомстве, которым руководил, высшую меру наказания для неугодных изданий – сожжение запрещенных цензурой книг

Лично я предполагаю, что тут проявился его инстинкт собирателя – ибо себе-то он оставлял экземпляры наверняка, а чувствовать себя единственным обладателем книги – это ли не высшая радость коллекционера

Ляпляндия – это такая страна, вроде Финляндии. Только в ней живут не финны, а ляпы Ляпы, в отличие от финнов, не люди, хотя рождаются они в основном от людей Правда, без помощи детородных органов Ляпы – это слова; форма единственного числа – ляп Ляп – слово русское. Производные от него – ляпать, наляпать, вляпаться. Есть и другие, но этих трех нам будет вполне достаточно.