Ведьма. Открытия - Галина Валентиновна Чередий

мощная волна хлынула по разуму и телу, причиняя режущую нервные окончания боль и лишая на пару секунд способности дышать и говорить. Ноги ослабли, и я покачнулась, бухнулась своим плечом в плечо ведьмака, находя опору. А между тем соляной саркофаг игошки упал на пол, рассыпался, и буквально на мгновенье показалась опять тошнотворно подергивающаяся фигурка нежити, но моментально над ней образовалось туманное облачко, как если бы вода начала стремительно испаряться с раскаленной поверхности. И вот пупс из теста тоже с огромной скоростью распался, обращаясь горкой муки, из которой была создан.

– Ах вы, твари! – заверещал бывший Лены и метнулся к соли и муке, начав пинать их за порог босыми ногами, но неожиданно над полом будто пронесся вихрь, и все до последней частички поднялось и унеслось куда-то вглубь дома.

– Сережа, что… – оттуда выскочила дама лет сорока пяти в мятом халате и растрепанной ярко-рыжей шевелюрой.

– Уже совершенно ничего, – жутковато улыбнулся Лукин. – Нескучной вам дальнейшей жизни.

И, обхватив за талию, он потащил меня скоренько обратно в машину.

– Спасибо вам, – тихо начала Лена на обратном пути. – Если бы не вы…

– Тш! – оборвал ее Лукин, что вел машину как-то дергано.

Ему явно было нехорошо. Глаза напряженно прищурены, на висках и над губой капли пота, челюсти стискивал так, что губы белели и желваки выпирали. Мне и самой было погано, я четко опознавала все уже знакомые признаки голода моей силы. Причем сходу такого сильного, что едва удавалось сохранять адекватность.

– А если они еще чего… – снова сделала робкую попытку Лена, как только внедорожник уткнулся носом в сугроб перед нашим вагончиком, и Лукин полез из салона, молча мотнув мне головой следовать за ним.

– Не сейчас! – рыкнул он Лене, не глянув в ее сторону даже, и я знала почему. Биение ее живого, способного утолить голод сердца под конец пути звучало оглушительным набатом для меня. Как и для него наверняка.

Вцепившись в мою руку, Лукин поволок почти бегом по лесенке.

Но перед входной дверью застыл и обернулся ко мне.

– Люська, ты ведь понимаешь, да? – просипел он сквозь зубы.

Я понимала и чувствовала. Голод, алчный, жуткий, что ворочается внутри и крушит сознание и волю, а кажется, что и внутренности и кости.

– Понимаю, – кивнула я и толкнула сама уже дверь.

И пары шагов не прошла, как Данила дернул с моих плеч куртку и следом содрал через голову все выше пояса, не обращая внимание на треск ткани и чуть уши мне не оторвав. Спеленал меня руками, сразу же накрывая груди ладонями и обжигая уличным холодом. Впился в изгиб шеи жестким поцелуем, под который я с готовностью подставилась, откидывая голову на его плечо, приветствуя обливший мигом жар. Вжался сзади до боли, бесстыдно демонстрируя, какую степень возбуждения испытывает, и разрушая этим остатки и моей способности сопротивляться своему и удерживать адекватность.

Затрясло до лязга зубов, из груди рванулся совершенно нечеловеческий звук, и я сама судорожно расправилась с пуговицей и молнией на своих джинсах, пихая их нетерпеливо со своих бедер, пока Данила продолжал стискивать меня и жадно сжимать, тесня одновременно к узкой койке. Наступая беспощадно на штанины, вылезла из штанов, стряхивая их сразу с сапожками, и с усилием развернулась в его захвате. Поймала его губы, обвила шею и требовательно потянула, принуждая завалиться на меня, не разрывая при этом глубокого, поглощающего поцелуя со вкусом соли и меди. Необходимость, адская нужда в нем жгла меня изнутри уже нестерпимо. Мне он был нужен внутри немедленно, он нужен внутри… Он нужен…Он…

Не он!

Превращение дикой похоти в такую же по мощи ярость было столь молниеносным, что я просто не успела уловить и хоть как-то затормозить озверение. Мгновение назад я целовала суматошно Данилу и ненасытно скользила по его плечам и спине ладонями, безумно наслаждаясь исчезновением между нами преград в виде чертовых тряпок, изгибалась, распахивая бедра шире навстречу, ощущая его обжигающую плоть у самого входа в мое тело, и вот уже кусаю с остервенением, желая выгрызть его сердце, и рву его выпершими когтями.

Не я. Моя озверевшая сила, что хочет жрать-жрать-жрать, но не его! Не его! Егора-Егора-Егора!

Однако Лукин был явно готов к такому повороту. Как и тогда, в гостинице, мои запястья оказались в железном захвате его руки, пальцы второй легли мне на горло, не душа, но приковывая к месту и не позволяя кусаться. Он приподнялся и замер на несколько секунд, всматриваясь мне в лицо, его собственное исказилось в гримасе гнева и разочарования, пока я извивалась под ним, силилась лягнуть или хоть ударить пятками, на деле лишь вжимая его в себя еще сильнее.

– Так, значит, василек, – прохрипел он и мощно двинул бедрами, входя в меня разом, до полного контакта тел, будто карая.

И я приняла это, потому что несмотря на охватившее безумие знала, что не меня. Мою силу. За то, что она требовала не его. Ведьмак впился в меня жрущим заживо взглядом и врезался в меня раз за разом, как если бы не к наслаждению гнал обоих, а хотел разрушить меня или что-то во мне. Оскаленный, бледный, весь в испарине и глазами, что стали чудиться темными провалами в похотливую бездну, он молотил и молотил, вбивая меня нещадно в жалобно стонущую под нами койку, круша-круша-круша. И в какой-то момент ему это все же удалось. Меня зашвырнуло к некоей грани, за которой перестала различать себя и силу, все смешалось, становясь просто запредельным удовольствием-насыщением. Меня закрутило-замотало в нем, а вот выплыла уже я снова цельная, переполненная. И была встречена-подхвачена на поверхности губами содрогающегося еще в собственной эйфории Данилы, что целовал меня нежно-нежно. Настолько, что, отвечая ему, я вдруг залилась слезами. А он сцеловал и их, шепча мне неразборчиво нечто успокоительное, отчего внутри стало окончательно тихо и тепло.

– Это просто охренеть можно что такое, – выдохнул он мне в шею, как только мои рыдания затихли.

– Угу, – согласилась я. Осмыслять пережитое пока была не в состоянии.

– Да уж, скажи мне кто заранее, сколько энергии жрет эта ваша сила всемогущая родовая, и фиг бы я связался, – пробормотал Лукин, перекатившись с меня, все еще тяжело