Механизм пространства - Андрей Валентинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Надзиратели службу знали, сразу к начальству вломились. А вот смотритель слабину дал. Мол, беда невелика, забрали черти сидельца — и дьявол с ним. Имя установить, родственникам отписать, труп — на ледник.
Нечего лорда-мэра пустыми докладами тревожить!
Тому, что мертвяк — не из заключенных, смотритель поначалу не поверил. Даже слушать не захотел. Потом проникся, велел проверку устроить. Заодно и труп осмотреть, да не как-нибудь, а со всем вниманием. Выслушал доклад надзирателей, за голову взялся — и завыл в полный голос. Бежал! Бежал Чарльз Бейтс, двадцати одного года, холостой, прихожанин англиканской церкви, бывший актер театра «Адольфи», грабитель, убийца и самого Джорджа Браммеля пособник. Вместо него, в бейтсовом сюртуке и панталонах, труп красуется, клыки скалит.
Goddamit![35]
Чарльз Бейтс понял, что ошибся, когда с глухим стуком захлопнулась дверь (д‑дверь!) морга. Тюремного — он рассчитывал на городской. Если бы рыжего мертвеца отвезли к неопознанным, подобранным на городских улицах, дело было бы в шляпе. В городской анатомичке караула нет, один сторож-инвалид «трупным товаром» приторговывает — на радость студентам-медикам.
Встать, отряхнуться, сторожу ласково ухмыльнуться…
Не вышло! Ньюгейт не отпускал его, даже мертвого. Караульные мерзли, чертыхались, но от трупа не отходили. Приказ! Бледный лекарь дважды прибегал — сердце слушал, к губам зеркальце прикладывал. То ли не поверил до конца, то ли службы ради. Не учуял, повезло. В остальном же дела были плохи, хуже некуда. Кожа-перчатка окаменела, веки стали ледышками, задеревенели пальцы, синевой подернулись ногти. Еще не поздно было вернуться, перевоплотиться в самого себя — в бывшего актера и будущего висельника. Но караул бдил, тяжелую дверь не забывали запирать, и ему, недвижному трупу, оставалось одно — ждать.
Губы не двигались, не шевелился язык…
Это ли не цель
Желанная? Скончаться. Сном забыться.
Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Утром следующего дня Чарльза Бейтса похоронили.
5
— Naturalmente, il mio caro amico! Прошу, дорогой inglese дрюг! Значит, ваш cugino… двоюродный брат пострадать в Питерлоо? Его сослать в ледяную Australia за unione… союз рабочих? О-о, Италия плакать, Италия возмущаться!
Пьетро Конфалоньери, вождь миланской венты, оказался податлив, как теплый воск. Впрочем, и просьба была пустяковой — подарить родичу мученика за тред-юнионизм перо, которым эмигрант надписывал книги — брошюрки в яркой обложке с автобиографией и портретом в три краски.
— Я слышать про ваш племянник, martire… страдалец Карло Бейтсо!.. Famiglia eroi! Да, у вас ге-рьо-и-ческая семья, caro amico! Essi hanno subito! Они стра… страдали за прогресс и чельовечество!
Ниточка-перо была свежей и яркой, светясь ровным золотистым огнем. Но мистер Бейтс не испытывал удовлетворения. Изобразить итальянца он мог без всякого перевоплощения. Легкий этюд, разве что с акцентом придется поработать. «Все мы должны soffrire… страдать и умереть! Все! Ogni cosa!..» А вот с хлопком или сахаром ничего не получится. Для почтенных лондонцев итальянец в лучшем случае уличный фокусник. Чаще — обычный жулик. С таким и говорить не станут.
Реликвии-ниточки мистер Бейтс хранил в морском сундуке — под сюртуком с табачной приправой. За годы собралась изрядная коллекция. Кажется, ее ждет прибавление. Забавный макаронник!
Кто остается?
«№ 4. А. С. Э., датчанин. Экзорцист. Либералист. Заговор против короля». Андерс Сандэ Эрстед в «Остролисте» не бывает, на митинги не ходит, с полисменами в драки не ввязывается. Говорят, увлекается боксом. Значит, придется ехать в еще один клуб.
— А теперь предлагаю всем спьеть canzone… песнь карбонариев «Fiori sulla tomba» — «Цветы на могиле»!
Мистер Бейтс решил, что с него хватит. «Fiori sulla tomba» — перебор.
Сцена третья
Портрет бабушки Гутлы
1
— К вам посетитель, сэр!
— Кто?
— Мистер Эрстед, сэр. Как вы распорядились, я пригласил его к двенадцати часам.
— Хорошо, Джошуа. Пусть войдет.
— Да, сэр.
— Постой… Пусть он войдет, но через десять минут. Найди причину сам.
— Да, сэр. Через десять минут. Не беспокойтесь.
Натан Ротшильд, владелец банка «N. M. Rothschild & Sons», устало закрыл глаза. С утра у него раскалывалась голова. Если бы он мог, он бы с радостью обошелся без неприятного разговора. Но он не мог. Умница Джошуа выиграет для него передышку, не обидев посетителя. Молодой секретарь хитер и деликатен — двоюродный племянник по материнской линии, Джошуа прошлой зимой переехал в Лондон из Франкфурта, где служил у Амшеля Ротшильда, старшего брата Натана.
Прав был отец, завещая:
«Все важные посты в деле должны занимать только члены семьи, а не наемные работники. Мужчины семьи должны жениться на своих двоюродных или троюродных сестрах, чтобы накопленное имущество осталось внутри семьи, служа общему делу…»
Память машинально продолжила завещание:
«Дочери должны выходить замуж за аристократов…»
Анна, дочь Натана, месяц назад выполнила посмертную волю деда, обвенчавшись с Джеймсом Генри Фицроем, героем войны, младшим сыном герцога Бофорта. Этот брак был гордостью банкира, одним из самых удачных его проектов. Но с переездом дочери в дом супруга гордость превратилась в головную боль, сперва — случайную, затем — мучительную, и судя по всему — неизбывную.
Встав из-за стола, на котором царил идеальный порядок, Натан прошел к окну. Любуясь парком, он все время ладонью гладил лысину, словно желал надраить ее до зеркального блеска. Дурная привычка осталась с детства, с тех дней, когда он еще приглаживал волосы. Парика, пренебрегая советами жены, банкир не носил. Пухлые губы, ямочка на подбородке, открытый, слегка удивленный взгляд — чужой человек принял бы Натана Ротшильда за милейшего, чуточку рассеянного джентльмена и жестоко ошибся бы.
Эта железная рука держала в кулаке половину английской экономики.
— Мистер Эрстед, сэр!
Десять минут пролетели, как единый миг.
— Прошу вас, герр Эрстед, — заранее собрав сведения о визитере, датчанине по происхождению, Натан заговорил на безукоризненном немецком. — Садитесь. Я вижу, вы не один…
Гость ему не слишком понравился. Выправка офицера, глаза юриста. Такое сочетание не оправдывало ожиданий. Банкир предпочел бы шарлатана в экстравагантном наряде или ханжу-святошу с носом, красным от любви к джину. Еще раз убедиться, что проблема неразрешима, что «спасители» бегут на звон золота, как собаки — к мясной лавке; и принять свое бессилие, смирившись.
«Бедная Анна!» — подумал Натан.
У него было шестеро детей. Анну он любил больше всех, предпочитая ее даже младшей резвушке Шарлотте, скрашивавшей своими шалостями минуты отцовского досуга.
