Сиротка. Расплата за прошлое - Мари-Бернадетт Дюпюи

Киона рыдала. Ей казалось, что она одного за другим теряет членов своей семьи монтанье. Сначала ее мать Тала, теперь Шоган.

— Знаешь, Мадлен, я очень его любила. Когда мне исполнилось десять лет, он подарил мне мокасины из лосиной кожи, украшенные ракушками. И за тебя я печалюсь тоже, потому что ты любила его еще больше.

Молодая индианка обняла Киону изо всех сил, устремив взгляд в небо. Она не ставила под сомнение утверждения девочки.

— Когда? — пробормотала она. — Когда это случилось?

— Я не знаю, но его больше нет здесь, на нашей земле. Я гуляла по тропинке возле реки и ощутила, словно взмах крыльев, чье-то ласковое прикосновение. И я все поняла. Ветер повторял мне: «Дух бесстрашного Шогана улетел…»

Не в силах сдержать свое горе, Мадлен заплакала. Это объясняло затянувшееся отсутствие Тошана.

— Мы должны молиться, Киона, молиться Господу нашему Иисусу, который открывает свое сердце и защищает всех людей на земле, индейцев и белых, — с трудом выговорила она.

— Если хочешь, молись. А у меня нет такого желания. Возможно, Шарлотта тоже умрет, как и ее малышка Адель. Боги жестоки. Маниту и Иисусу не жаль ни нас, ни детей, ни совсем маленьких крох.

— Не говори таких вещей! — упрекнула ее Мадлен. — Констан выздоровел. Адель тоже наверняка стало лучше.

Киона разгневанно отстранилась. Она собиралась убежать, когда на лужайке неожиданно появился Мукки.

— Папа возвращается с Одиной и Шарлоттой. Я заметил их среди деревьев на склоне, там, с восточной стороны. Пойдем-ка встретим их.

— А Адель? — встревожилась Мадлен. — Ты видел малышку?

— Нет, они еще слишком далеко. Я знаю, что Шарлотта сидит верхом на Фебусе и они двигаются очень медленно. Киона, ты идешь? Побежим им навстречу! Но что у тебя с лицом?

Мукки только сейчас заметил, как напряжены девочка и индианка. Переводя взгляд с одной на другую, он не решался их расспрашивать.

— Шоган умер, — повторила Киона. — Я оплакивала его. Поэтому намазала пеплом лицо. Мне так грустно!

Растерянный, Мукки хранил молчание. Он обратил внимание на то, что Тошан, бабушка Одина и Шарлотта казались подавленными и удрученными. Теперь этому было объяснение.

— Ну что ж, — сказал он, — пойдем все-таки к ним, узнаем, какие там новости.

— Нет, я не пойду! — вспылила девочка. — Все, хватит! Я сбежала из Валь-Жальбера, чтобы обрести покой, перестать бояться, но даже здесь несчастье настигло нас. Я хочу видеть Мин, мою дорогую Мин. Она одна может меня утешить.

С этими словами Киона бросилась по тропинке, ведущей к реке, в противоположном от леса направлении. Мукки собрался было побежать за ней, но Мадлен его удержала.

— Пусть успокоится. Дай мне руку, дитя, я пойду с тобой. Она с большой нежностью произнесла слово «дитя», что на самом деле означало индейское имя подростка.

— Думаешь, твой брат и вправду умер?

— Разве Киона когда-нибудь ошибалась? Нет, никогда.

Эрмин смаковала китайский чай, сидя на террасе отеля «Шато Фронтенак». Воды озера Сен-Лоран сверкали на солнце в этот теплый летний день. Она любовалась изящной чашкой из белого фарфора, украшенной голубыми узорами, думая о том, что у ее матери до пожара в Валь-Жальбере был не менее красивый чайный сервиз.

— О чем вы думаете, дорогая мадам? — спросил ее Родольф Метцнер.

— Все о том же — о милых сердцу вещах, которые уничтожил огонь.

Ее голос дрогнул. Она не могла вспоминать свой родной поселок-призрак без замирания сердца и смутной ностальгии.

— Надеюсь, когда-нибудь вы побываете в наших краях, в Лак-Сен-Жане, — добавила она. — Валь-Жальбер — это поистине удивительное место, бывший рабочий поселок, ныне опустевший. Особенно пусто там зимой, когда снег изолирует нас от внешнего мира. И тогда возникает ощущение, что находишься на краю света. Там столько заброшенных домов, а еще — большой магазин сейчас закрытый, который раньше также предоставлял услуги отеля и ресторана. Мне не терпится туда вернуться! Сегодня вечером я в последний раз пою в Капитолии. Наконец-то!

Швейцарец устремил печальный взгляд на бескрайний гори зонт, не замечая ни извилистых берегов Орлеанского острова, ни летающих с криками чаек. Тем не менее он с жадностью вдохнул свежий воздух, поднимающийся от воды.

— Мое общество вам в тягость? — встревожился он.

— О нет, что вы! Благодаря вам время пролетело быстрее, и я заново открыла для себя Квебек, хотя думала, что хорошо знаю его.

— Я сохраню в памяти эти волшебные дни, — заверил он. — Вам нравится пирожное? Я могу заказать другое, если это вам не по вкусу.

— Этот кофейный эклер очень вкусный, но я не голодна. Я до сих пор чувствую себя неловко, и вы прекрасно знаете почему.

Эрмин грустно улыбнулась. На ней было темно-синее шифоновое платье в белый горошек. Жемчужное ожерелье подчеркивало прелесть ее перламутровой кожи. С собранными в пучок белокурыми волосами и черными очками, скрывающими ее лазурные глаза, она привлекала взгляды других посетителей.

— Вами любуются, — заметил Родольф Метцнер. — Вас принимают за кинозвезду. И вы скоро ею станете, после этих съемок в Голливуде.

— Не говорите глупостей и перестаньте мне льстить. Я вам говорила, что мне до сих пор не по себе из-за квартиры на улице Сент-Анн. Вы купили ее за баснословную сумму, полагаю, из чистого великодушия. Моя мать будет рада, но меня это смущает.

— Почему бы мне не поиграть в благотворительность? — с мечтательной улыбкой ответил он. — Зачем лишать себя удовольствия тратить деньги?

— Мама частенько это повторяла. И в результате оказалась в нищете.

Эти слова привели Метцнера в восторг.

— Мадам Лора Шарден сможет жить и одеваться достойно благодаря анонимному благотворителю! Эрмин, вы вернули мне вкус к жизни, особенно рассказами о своей семье. Поэтому я счастлив вам помочь. И потом, отныне я прекрасно знаю вашего отца, немного ворчливого, но с золотым сердцем, и ваших детей. Я так и представляю Мирей, стоящую за плитой, и вашего соседа Жозефа, который курит трубку в кресле-качалке под навесом крыльца. И Киону, эту удивительную девочку, о которой вы говорите с такой нежностью.

— Да, Киона… Не повторяйте того, что я вам о ней рассказывала, прошу. Я никогда еще так никому не открывалась. Видимо, все дело в том, что вы прекрасный слушатель и тем самым вызываете на откровенность.

— Я умею хранить секреты. И меня интересует сверхъестественное. После смерти супруги я даже занимался спиритизмом.

— Я читала несколько статей на эту тему, но в случае с Кионой все эти практики излишни.

— В таком случае вам повезло.

— Не знаю, можно ли это назвать везением.

Они некоторое время помолчали. Затем Эрмин встала и взяла свою сумочку.

— Я сейчас вернусь, — сказала она, — только припудрю носик. Заодно позвоню в Валь-Жальбер. Если удастся соединиться с мэром, он сообщит моим родителям о продаже квартиры.

— Может, лучше сделать им сюрприз? — предложил Метцнер.

— Возможно, ведь я возвращаюсь уже завтра, утренним поездом. Подумаю, как лучше поступить. Я быстро.

Он проводил ее глазами, выражение которых изменилось. Теперь это был страстный взгляд безумно влюбленного мужчины. Как только она скрылась из виду, он достал из своего внутреннего кармана листок голубой бумаги: телеграмму, которую ему удалось перехватить. Это произошло накануне, на улице Сент-Анн, когда Метцнер входил в дом. Рядом с ним появился почтальон, собираясь звонить в дверь.

— К кому вы идете, месье? — спросил он.

— К мадам Эрмин Дельбо. Это моя сестра. Давайте я передам ей телеграмму.

— Нет, месье, я обязан вручить ее лично!

Но все сомнения служащего улетучились при виде нескольких банкнот.

— Раз это ваша сестра, нет проблем. Спасибо, мне не придется подниматься на четвертый этаж.

Без всякого стеснения Родольф Метцнер распечатал телеграмму и прочел текст. Лора просила свою дочь срочно вернуться в Роберваль, так как некая Адель была госпитализирована, а малыш Констан заболел. Эрмин ни словом не обмолвилась новому знакомому о Шарлотте и Людвиге из осторожности, поскольку молодой немец по-прежнему опасался ареста, хотя война закончилась. Поэтому Родольфу не было известно, кто эта Адель и сколько ей лет, зато он прекрасно знал, кто такой Констан.

«Я не хочу, чтобы она уехала раньше намеченного срока, — встревожился он. — Вряд ли ее сын болен серьезно». Рядом с ней Метцнер чувствовал себя воскресшим после долгих лет уныния и одиночества, несмотря на периодические связи с красивыми женщинами. Эрмин казалась ему совершенством. Она внушала ему бесконечное уважение и глубокое восхищение. Это было началом страсти, романтическими перипетиями которой он наслаждался. Он оправдывал свой поступок, убеждая себя, что это для ее же блага. Я так хотел увидеть ее смеющейся, танцующей в вечернем платье, с сияющими глазами! Это богиня. А ее голое! Она должна еще немного побыть в Квебеке», — повторял он себе.