Лунный камень мадам Ленорман - Екатерина Лесина

Недоглядела.

Допустила, чтобы бедную девочку совратил этот ужасный тип. А то, что девочка сама бросилась в его объятия – это ложь. Нельзя злословить по поводу чужого несчастья, Анна!

Нельзя быть такой завистливой!

И некрасивой.

В этом все дело! И вечером, раздевшись до нижней рубашки, Анна вновь стояла перед зеркалом, разглядывая себя, с неудовольствием отмечая, что за прошедший месяц ничуть не изменилась. Высока. С шеей длинной, но нехорошей, смуглой, будто бы грязной. С узкими плечами и торчащими ключицами, с грудью, которой почитай-то и нет. Костлява. Длиннонога…

Уродина!

И по-хорошему, уйти бы в монастырь… а отчего бы и нет? Там, в обители, под защитой намоленных стен, глядишь, – и успокоится душа Анны. Словом светлым, покаянием. Решение было внезапным, но страшная тяжесть исчезла из сердца. И утро Анна встречала если не счастливой, то успокоившейся. День же накануне свадьбы выдался суматошным. Пришлая портниха, недовольно ворча, подгоняла платье по фигуре Анны. Розовый муслин ей категорически не шел, как и сам крой, словно нарочно подчеркивавший и худобу Анны, и ее костлявость, и непомерную длину рук.

– Выглядишь отвратительно, – заметила Ольга, которая все же нашла минуту заглянуть к сестре. – И зачем столько оборок?

– Понятия не имею. – Анна сняла бы все, но разве ее мнения когда-либо спрашивали?

– Злишься?

– Из-за платья?

– Нет. – Ольга взмахом руки отослала и портниху, и служанок, ей помогавших. – Из-за того, что… так получилось. Я знаю, что ты влюблена в этого мальчишку…

Она присела на диванчик и поправила юбки. Выглядела Ольга… виноватой?

– И поверь, будь у меня выбор, я бы не стала мучить ни его, ни тебя.

– Но выбора нет.

Ольга подняла взгляд, и Анна удивилась той усталости, которая отразилась в синих ее очах. И глубоким теням, что залегли под глазами. И бледности, прежде не свойственной.

– Я беременна, – очень тихо сказала Ольга. – Мама не знает… никто не знает, кроме тебя.

– И отец…

– Ференц.

– А ты ему…

– Да, – Ольга коснулась пальцами нижней губы. – Он сказал, что готов выделить мне содержание… Мне – и содержание!

Анна присела рядом.

– Он… он никогда меня не любил.

– А ты его?

– Я… я не знаю. Мне он нравится. Я хотела бы прожить с ним жизнь… наверное… или нет? Он ненадежный. Красивый, и… я вижу, как любит меня Витольд. И как Франц. И как ты любишь его и мучаешься. А я на такое просто-напросто не способна.

Она позволила себя обнять и голову положила на плечо Анны, вздохнула тихонько.

– Наверное, я и вправду чудовище, но… я не желаю становиться содержанкой.

Скандал? И матушка схватится за сердце. Ольгу навек запрут в поместье, сделав вид, что ее не существует. А ей хочется жить, и не просто, а блистать. Столица, балы и званые вечера, театр, прогулки в парке, общество, которое отвернется, которое уже почти отвернулось, взбудораженное слухами о связи Ольги с Францем.

– Я дура, да? – она всхлипнула.

– Ты просто заигралась. – Анна провела по мягким волосам сестры. – Франц…

– Я боюсь ему сказать. А что, если он отменит свадьбу? Он ведь тогда был зол. Сказал, что больше не желает слышать от меня о своем брате, что… что этот брат отныне пусть живет сам, Франц не станет помогать ему. Многое сказал. Я обещала. А теперь вот…

– Это снова обман.

– Да, – не стала спорить Ольга. – И видит бог, если бы не беременность, я… я отдала бы его тебе.

– Он был бы против.

– Дурак! Ты же лучше меня!

– Чем?

– Всем. – Ольга вцепилась в руку и держала ее, точно опасаясь, что сейчас сестра сбежит. – Почему никто не видит, насколько ты лучше меня? Он бы понял… и еще поймет, только время нужно.

Ольга не оставит им времени. Уже завтра она станет законной женой Франца. А спустя семь месяцев родит ребенка, которого Франц признает. Иногда ведь появляются на свет семимесячные дети…

– Почему Франц?

Витольд бы тоже взял ее в жены, он не устает твердить о своей любви. Но Витольд беден, а Ольга привыкла к красивой жизни…

– Прости, – ответила она, отстраняясь.

Анна простила. Да и ей ли судить сестру?

Остаток дня прошел как в тумане. Анна что-то делала, с кем-то говорила, улыбалась, поскольку от нее ждали улыбок, кланялась многочисленным родственникам (после смерти мужа Анны они вдруг все позабудут о родстве) и чувствовала себя неживой.

У неживых ничего не болит.

Анна потерла виски: голову словно железным обручем сдавило, да так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Память все, мучит, терзает и… отпустит ли?

Она раскрыла саквояж – вещи так и не разобрали, что, может статься, к лучшему. Анне отчего-то была неприятна мысль, что кто-то из обитателей этого места будет копаться в ее нижнем белье, трогать не единожды чиненные чулки и щупать плотную ткань единственного запасного платья. Оно некогда принадлежало матушке, но после было перешито Анной на собственную фигуру.

Бедность, которая, как известно, не порок, заставляла стыдиться самой себя.

И все же… гроза собиралась. Ее приближение Анна ощущала сквозь кольцо боли, которая расползалась от головы по крови. На миг возникла шальная мысль, что ее отравили, и Анна едва ли не с облегчением упала в постель, закрыла глаза, готовясь к смерти. Но смерть не шла, а издалека, проникая сквозь каменные стены дома, доносились громовые раскаты.

…А в тот день шел дождь. И кто-то поспешил сказать, что дождь – благая примета, знать, быть браку крепким, богатым. Анна отвернулась от говорившего, не зная, сумеет ли и дальше притворяться счастливой.

Невесту ждали, и ожидание затягивалось, становясь вовсе неприличным.

– Анна, поторопи сестру. – Матушка придерживала руками шляпку, по последней моде украшенную живыми цветами. Такую же она поднесла Анне в качестве примирительного дара, и Анна – шляпка на ней смотрелась вовсе нелепо – вежливо поблагодарила матушку.

Пришлось надевать.

В платье из розового муслина, щедро сдобренном оборками и кружевами, в этой шляпке, атласные ленты которой матушка завязала пышным бантом, Анна чувствовала себя перестарком. И взгляды тетушек подтверждали, что чувство это возникло не только у нее.

Жалость, вот что было в их глазах.

И радость, что Анна не их дочь.

Спрятаться бы… после, за монастырские стены, соврав, что именно любовь к Богу и стала причиной побега от мира. Мир поверит, посплетничает немного и позабудет о несчастной Анне.

В комнату сестры она поднималась едва ли не бегом. И остановившись перед дверью, замерла.

– Ольга?

Анна постучала, но стук вышел слабым, робким. Услышала ли? И почему не отвечает?

– Ольга…

С нею должна была оставаться горничная, но девица выглянула из соседней комнаты, смущенная, порозовевшая, словно Анна застала ее за неприличным занятием.

– Госпожа велела выйти, – торопливо сказала горничная, терзая кружевной, Ольгой подаренный платочек.

– Давно?

Позже Анна удивлялась, почему даже в этот миг предчувствия не возникло. Не коснулись сердца ни тревога, ни страх, ни… облегчение, которое она испытала, узнав, что свадьба не состоится. Сколько же потом Анна винила себя за это мимолетное, эгоистичное чувство!

– Да уж с час где-то, – ответила девица, добавив: – Велели не беспокоить.

Час? Слишком долго и…

– Анна? – Тоненький голосок Мари заставил обернуться. Вышла она не из комнаты Ольги, а из гостиной. И выглядела… странно выглядела. В первый миг Анна не поняла, что именно ей не нравится в обличье компаньонки, а потом заметила покрасневшие заплаканные глаза. И неестественную бледность. Улыбку ненастоящую, нарисованную будто.

– Ты должна была быть с Ольгой. – Анна не собиралась обвинять, но слова ее прозвучали именно обвинением. – Почему ты здесь?

– Я… – Мари оглянулась, точно ждала поддержки, но от кого?

Горничная громко сопела и теребила белый фартук, Мари стояла смирно, Анна же ощущала себя случайным человеком в чужом доме, порядки которого ей не известны.

– Ольга меня отослала. Сказала, что желает поговорить наедине…

– С кем?