Карта любви - Елена Арсеньева

Теперь Юлии снилось, что пришли в ее опочивальню цыганки в ярких юбках и платках, трясут голыми грудями, распевают хриплыми голосами, бьют в ладоши, хохочут, глядя, как молодые цыгане поочередно подходят к постели, где распростерта она… и стоны ее, и подстрекательский смех цыганок заглушают стоны за окнами, и крики о помощи, и чей-то голос, который непрестанно звал Юлию по имени, а потом умолк, а звон монист заглушал бряцание оружия. И даже выстрелы чудились ей, но куда громче звучали хриплые выкрики ожившего гипсового любовника, понуждающего своих собратьев снова и снова совокупляться с Юлией. А она радостно принимала каждого и разделяла его пыл, с готовностью подчиняясь всякой прихоти очередного любовника, напряженно, всем существом своим желая нового и нового прилива экстаза, потому что в эти мгновения перед нею вспыхивало измученное ревностью лицо Зигмунта, его страдающие глаза, а Юлия, ритмично вздымая своим телом следующее, и следующее, и следующее мужское тело, придавившее ее, злорадно и нетерпеливо шептала вспухшими, нацелованными, искусанными губами:

— Видишь? Видишь? С ним лучше, лучше чем с тобой!..

И это было истинно так, пока Зигмунт глядел на нее. Но вдруг он опустил веки, отвернулся — ушел, и страсть тотчас стала нескончаемым насилием, пока она не забыла о наслаждении и не лишилась чувств от проделываемых с нею бесстыдств.

— Юлия! Юлия! Да проснись же, ради Христа!

Голос Ванды. Ох, как громко, громко… как больно.

— Не бей, не бей… — слабо пробормотала Юлия, со стоном хватаясь за голову. — Замолчи!

— Открой глаза, проснись! Беда, слышишь?!

— Бе-да… — с усилием повторила Юлия, и, очевидно, это слово оказалось ключом к каким-то силам в ее голове, которые, проснувшись сами, помогли ей разомкнуть запухшие веки.

— Бе-да?.. Что за беда?

Лицо Ванды — безумное, глаза сплошь залиты чернотою зрачков.

— Вставай! Ну, вставай! — Она вытрясла Юлию из постели, подтолкнула к гардеробной: — Одевайся! Умоляю! Скорее, надо бежать.

На стуле в тазу — холодная вода. Юлия окунула в нее лицо и постояла так несколько секунд, не обращая внимания на причитания Ванды и понимая, что, пока не проснется толком, все равно проку от нее не будет.

Наконец в голове прояснилось, а когда Юлия, спустив рубашку, протерла мокрыми ладонями плечи и грудь, подержала стылые пальцы у сердца, она, наконец, с облегчением ощутила, что избавилась от горячечных видений.

Поглядела на Ванду — та молча ломала руки, и страх из ее глаз перелился в сердце Юлии:

— Что случилось?! Ради Бога, скажи!

— Сначала оденься, — прошелестела Ванда бледными губами. — Потом… только поспеши!

Юлии не раз приходилось доказывать свое умение одеваться мгновенно. И вот она уже стояла перед Вандою, торопливыми пальцами переплетая косу и пытаясь заглянуть в склоненное лицо подруги:

— Да что случилось-то?

— Плохо дело, — прошептала Ванда. — Ночью нагрянули уланы — польские уланы, понимаешь? Кто-то им донес, что здесь небольшой русский отряд, и они… они… Русские пытались обороняться, но они были со сна, часовых тихо сняли… — Юлия сразу поняла страшное значение этого слова. — Так что, кажется, никому не удалось спастись.

Юлия смотрела неверяще:

— А Васенька Пустобояров?

Ванда поглядела жалобно, кивнула:

— Он тоже. Он кричал, звал тебя… Да ты не слышала. А я слышала, но боялась выйти из комнаты. Думала, они и тебя найдут, но слава Богу, что ты так крепко спала!

Юлия схватилась за сердце. Она ведь слышала звон оружия, выстрелы… А этот зов: «Юлия! Юлия!» Она его слышала, отчаянный крик несчастного поручика, который и перед смертью пытался предупредить ее, спасти. А она в это время… Он погибал, его убивали, а она в это время самозабвенно кричала новому любовнику: «Еще! Еще!», неотрывно глядя в глаза Зигмунта, упиваясь его страданием… Нет, ее извиняет лишь то, это что был порочный, тяжелый, неотвязный сон! Или… о Господи, или не сон?! Ведь бой был наяву, значит, может быть… Она с ужасом мысленно ощупала свое тело. Нет, кажется, все чисто, нет на ней липких следов. А вот это смутное воспоминание: она лежит, две цыганки обтирают ее ноги теплой водой — это истинное воспоминание или часть бреда? Отчетливо вспомнилась большая родинка на плече цыганки… Нет, надо поглядеть в постель, там должны остаться следы мужского семени, неисчислимо излитого ночью… если позорный сон был позорной явью.

Юлия метнулась к разворошенной постели, но Ванда поймала ее за руку:

— Ты что? Ты с ума сошла? Нельзя медлить ни минуты, вот-вот они будут здесь! Тебя ищут!

— Кто? Поляки? Но… что я им?

Ванда на миг зажмурилась, заставляя себя говорить спокойно:

— Они услышали, как поручик звал тебя. Стали спрашивать. И кто-то сказал… кто-то слышал ваш разговор в парке, кто-то из слуг… поняли, чья ты дочь. Тебя ищут, чтобы убить так же, как убили поручика!

— Но как же?.. Ведь Васенька намеревался утром послать нарочного в ставку, с сообщением отцу! — чуть слышно прошептала Юлия и обратила умоляющий взор к окну, словно надеясь, что ночь еще длится, а значит, все ее ужасы развеются с первым же утренним лучом.

Напрасные надежды! Шторы были раздернуты, и зимнее позднее солнце восходило над вершинами парка. Какой мутно-красный, страшный рассвет! И снег… грязный, утоптанный снег под окном залит красными лучами — или кровью?!

Юлия вскрикнула истерически, схватилась за горло, но Ванда вытолкала ее за дверь и прошипела:

— Бежим!

Юлия обморочно прислонилась к стенке, и тогда Ванда, пробормотав сквозь зубы какое-то польское проклятие, поволокла ее по коридору мимо парадной лестницы, на которой раздавался торопливый звон шпор и звуки чужой речи, к укромной, узенькой лестнице, скрывавшейся за поворотом.

16

ЦЫГАНСКИЙ БАРОН

«Еще один подвал?!» — едва не вскрикнула Юлия, когда, выскочив на первый этаж, они прошмыгнули за какую-то дверь и стали спускаться по винтовой лестнице. Голоса поляков раздавались совсем рядом, и ногти Ванды то и дело вонзались в руку Юлии, принуждая не шуметь.

Наконец, после шести или семи витков, голова у Юлии так закружилась, что пришлось присесть на ступеньку передохнуть, а Ванда в это время, задыхаясь, бормотала ей в ухо:

— Ты не бойся, они здесь ненадолго: на постой не станут. Тебе бы только отсидеться, только бы переждать! А потом поедем дальше.

— В подвале прятаться? — с тоской спросила Юлия, вообразив тишину, и темноту, и одиночество, и страх, и неотвязные слезы о злодейски загубленной Васенькиной жизни и о новых тяготах пути, которые ей неминуемо еще предстоят.