Шпага чести - Владимир Лавриненков

— Да как же так? Ты — представитель авиации, выручай, а то по-другому будем говорить.

Как быть? Як-3 мало пригоден для штурмовок. У Дельфино нет связи с полками Пе-2. Через штаб дивизии — долго. А, будь что будет!

— Фино! Я — Мишель. Надо подавить немецкую батарею, — дальше Эйхенбаум назвал квадрат. Недолгое молчание. Потом вопрос:

— Очень нужно?

— Из-за нее все стопорится.

— Вылетаем!

Пушки продолжали выплескивать вспышки залпов, выводя из строя то один, то другой Т-34.

Но вот в небе появились «яки». Две эскадрильи. От них отделилось несколько пар: ушли на высоту для прикрытия. Остальные выстроились левым пеленгом и, полого пикируя, устремились к леску. Снаряды накрыли батарею. Усилили эффект рвущиеся ящики с боезапасом противника: будто игрушечные, «подпрыгивали», переворачивались пушки, с корнем вырванные деревья.

Танкам путь открыт!

Дельфино окинул взглядом строй — все на месте. Всегда бы так. А что за точки виднеются на горизонте? Опять появляется до сотни бомбардировщиков в сопровождении «мессов».

— Гидо, от меня — ни шагу. Стрелять с дистанции не более ста метров, — передал Дельфино своему ведомому.

— Понял.

Гидо твердо решил держаться за командиром до последнего. Но быть с Луи в бою и не оторваться от него — для этого требовалось особое мастерство и немалая «притирка» друг к другу в совместных полетах. А Морис вылетел в паре с ним впервые. Поэтому выполнить приказ не смог. Оставшись один, ведомый в первую минуту растерялся, стал беспорядочно тыкаться туда-сюда, не в состоянии сориентироваться.

Его однажды уже сбивали. В октябре. Вражеские зенитки. Делал вынужденную посадку. И больше не хотел переживать такое.

Если бы в этой гуще найти командира, снова пристроиться к нему! Но вместо Дельфино перед глазами близко, хоть рукой пощупай, проплывает «месс» с желтой полосой. За остеклением фонаря Морис четко видит квадратное лицо с широкими летными очками на глазах, в злобе оскаленные зубы и поднятый кверху кулак в черной перчатке.

Вдоль желтой полосы на фюзеляже нарисованы кресты — свидетельства многих побед.

Наверняка этот зубр уже убежден, что сейчас у него появится основание еще для одного креста.

Морис бросил взгляд назад — а там еще два «мессера». Тогда, собравшись с духом, он дает полный газ и резко бросает свой истребитель на увенчанного лаврами «мельдерса». Тот в последнее мгновение взмывает ввысь. Но раздается какой-то треск, что-то вспыхивает над головой, а лихорадочно затрясшийся «як» начинает терять высоту.

— Ноль шестой! Гидо! — слышится в наушниках властный голос Дельфино, — Выходи из боя! Выходи из боя!

Командир вовремя подоспел па выручку ведомому. Зажатый тремя «мессами», он вряд ли смог бы уцелеть. Его «як» чиркнул винтом по бронированному днищу «желтого», но это ничего не изменило бы, не всади Луи в немца хорошую порцию снарядов.

Посадка. Отчаянно жестикулируя, яростно крича, Дельфино торопится к Морису. С его языка срываются слова, способные кого угодно покоробить.

— Ну, Бидо, — припоминая, как министр иностранных дел Франции при знакомстве с «нормандцами», не расслышав, принял Гидо за своего однофамильца, — ну, Бидо, если и впредь будете так прикрывать меня, оба досрочно отправимся к праотцам! А я покамест этого вовсе не желаю…

Гастон де Сент-Марсо и Перрен, вернувшиеся с разведки с одной победой на двоих — сбили ФВ-190, — доложили, что полк можно посадить в Допинене, расположенном в восьми километрах от линии фронта.

Когда начали перелет, Дельфино обратил внимание на некое художество, появившееся на капоте «яка» Гидо: веселый простак лихо размахивает пращой.

Дельфино не любил подобных украшений на технике, хотел приказать смыть рисунок, потом, озабоченный более важным делом, махнул рукой. А напрасно.

Во время перелета началась оттепель. У Гидо во время взлета радиатор залепило грязью. Мотор перегрелся. Пришлось садиться у какого-то населенного пункта. Сразу же попал в руки пехотинцев. Те осмотрели самолет отовсюду и… арестовали Гидо.

— Немецкий разведчик, — решили твердо.

— Да почему же? — запротестовал Морис. Под русского парня замаскировал машину, а под кабиной — кресты.

— Какие кресты?

— Он еще спрашивает! Черные! Все усложнилось мизерными познаниями Гидо в русском языке.

— «Нормандия — Неман», Франция, смерть фашистам, — лепетал он, показывая на свою форму одежды, знаки отличия.

Но что непосвященные могли определить по ним?

Сделаем разъяснение. Морису достался самолет Жака Казанова, погибшего в октябре на другой машине — в то время его «як» ремонтировался. У Казанова было на личном счету несколько сбитых гитлеровцев, по числу их пилот велел механику нарисовать кресты. Но кресты были своеобразной формы — лотарингские!

А самое большое подозрение у старшины вызвало отсутствие у Мориса какого-либо удостоверения личности — его просто не успели выдать.

— Ишь, пращой размахивает! Знает, куда метать и в кого. Руки назад! Шагом марш впереди меня!

Гидо передавали по инстанциям, все больше и больше раздувая легенду о нем, как о пойманном немецком разведчике. А кончилось все тем, что Захаров связался с Дельфино.

— У кого из ваших на капоте самолета был нарисован пращеметатель?

— У Мориса Гидо, а что, он живой?

— Жив, бес ему в ребро, все штабы переполошил.

Мориса привезли на белом трофейном «мерседесе».

— Ну, Бидо! — снова взъярился Дельфино. — Вы меня доведете! Отправлю вас в Африку. Тут Кенигсберг штурмуем, ни сна, ни отдыха не знаем, а он… Смыть эту дребедень! Немедленно!

Прозвище «пращеметатель» будто прилипло к Морису. И он стремился хоть как-то оправдать себя в настоящем деле. Наконец, это стало ему удаваться. Сначала «фоккер», потом «месс» рухнули от его очередей.

Сегодня дежурит эскадрилья Рене Шалля.

Чуть свет от Мишеля поступил сигнал: у Гумбинена появились «фокке-вульфы». Рене решает взлетать только двумя парами. Но у его ведомого забарахлил мотор. К командиру присоединились только Марки и Ирибарн. Это великолепная пара, отличные, безупречные, скромные парни, на которых можно было всегда положиться. Именно они преподнесли полку прекрасный новогодний подарок — 30 декабря «распечатали» третью сотню вражеских самолетов, сбитых полком. Тогда они ходили именинниками. Да и потом удача не обходила их: Марки вогнал в землю десять фашистов, Ирибарн — семь.

Эйхенбаум не ошибся: действительно к северо-востоку от Гумбинена сквозь завесу зенитного огня к нашим передовым частям пробивались 15 «фоккеров».

— Атакуем! — командует Рене.

С малой дистанции, почти в упор, он расстреливает «фоккера». В прицел «просится» еще один. Но надо выручать Марки — по нему открыл огонь фашист. Рене довернул, дал длинную отсекающую трассу, враг, спасаясь, поспешно вошел в крутой вираж.

«Нет, не уйдешь», — решает Шалль. Но, крутнув головой, увидел сзади, метрах в шестистах, еще самолет противника. Его пилот был в неудобном положении для ведения огня. Это успокоило комэска, продолжавшего преследование. Палец его лег на кнопку огня, когда в кабине ярко вспыхнул огонь и раздался взрыв, от которого вдребезги разлетелся фонарь. Левая рука летчика бессильно повисла на секторе «газа». Машина сама по себе, выписывая полубочку, идет на снижение. Вот она уже почти над черепичными крышами домов. Но в последнюю секунду перед катастрофой «як» выравнивается — Шалль пришел в сознание.

Трассы «фоккера» беспрерывно сопровождают его. По личному опыту Рене знает: главное сейчас — идти над самой землей, постоянно меняя курс.

Настырный ФВ-190 не отстает. Жаждет крови. И достиг бы своего, да только верные друзья Марки и Ирибарн, разделавшись со своими противниками, ринулись на помощь. Они расстреляли гитлеровца, помогли командиру прийти на аэродром. Но после посадки Шалль сам выйти из кабины был уже не в состоянии. Механики, удивленные тем, что из самолета никто не выходит, помчались к нему. Прибежал и Агавельян.

Не приходящего в чувство командира эскадрильи бережно перенесли на командный пункт. Поблизости не оказалось ни одного санитара. Сергей Давидович быстро разыскал медицинскую сумку, сделал Шаллю укол камфоры, перевязал ему раны.

— Как там наши? — был первый вопрос Рене, наконец открывшего глаза.

— Марки, Ирибарн, Соваж и Шаррас сбили по немецкому самолету. Не вернулся Жан Пикено.

— Что теперь будет со мной?

— Срочно отправим вас в полевой госпиталь. Через неделю-две вернетесь.

Рене Шалль заскрежетал зубами.

Он еще не так бы отреагировал, знай, что в полку его больше не дождутся.

Ранения оказались очень сложными, лечение — затяжным. Шалль нервничал, рвался в полк, но его, теперь уже вместе с Шарлем Ревершоном, доставленным в полевой госпиталь забинтованным с головы до ног, отправили в Москву.