Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

Дора. Заверил Эмму, что все прекрасно понимает и осознает, что не имеет на нее никаких прав. Даже не собирается выступать в роли ее жениха. Тем не менее, поскольку здесь есть люди, которые его знают и уважают, он надеется, что они окажут уважение и девушке тоже.

Им принесли суп, в котором плавал жир.

– Знаешь, сколько кур и других пернатых ежегодно привозят в Барселону? – начал Матиас после того, как Эмма приняла его объяснения. Она помотала головой, поднося ко рту ложку с куском чего-то плотного. – Четыре миллиона!

– Это целая уйма кур, – согласилась девушка.

– Да. И большинство прибывает по железной дороге, а из этого большинства огромное большинство – на Французский вокзал, там, позади. – Он показал большим пальцем через плечо.

Эмма ждала продолжения. Ела суп и все, что в нем содержалось. Матиас тоже ел, но, когда пытался говорить с полным ртом, суп проливался между беззубых десен.

– Из этих четырех миллионов кур около двадцати пяти тысяч не проходит санитарный контроль. – Старик молча проглотил две ложки, вытер губы рукавом пиджака и взглянул Эмме в лицо. – Думаешь, в Барселоне достаточно ветеринаров, чтобы осмотреть четыре миллиона кур, прибывающих в клетках из Франции, Италии или России? – спросил он, пожимая плечами. – Дело в том, что в Барселоне нет места для забоя птицы, такого, как бойня для скота. Кур, гусей, уток и куропаток перевозят в вагонах. Когда их выгружают, ветеринары проводят беглый осмотр. Здоровых отправляют в магазины или на рынки; тех, что кажутся больными, помещают в карантин, неподалеку от вокзала. Это – голый пустырь, на нем теснятся клетки, которые никто не чистит, так что птицы, даже здоровые, заражаются от больных. – Матиас снова отдал должное супу. Эмма почти доела свой. – Ха! – продолжил старик, проглотив несколько ложек. – Ветеринары возвращают владельцам тех кур, которые выздоровели, что в таком карантине невозможно. Другие околевают, конечно, кто бы не околел после такой дороги, а тысячи птиц забивают, считая нерентабельным их лечить и кормить. На самом деле, никто не желает вкладывать в это деньги. И в такую-то сумятицу внедряемся мы. Монетку там, монетку здесь, и никто не хватится нескольких кур. Кто бы их считал! Пока власти рапортуют, что было забито столько-то тысяч кур, прибывших в плохом состоянии, дальнейшее никого не волнует, и граждане спят спокойно, поскольку у нас есть кому проследить за качеством нашей еды.

– Ха! – повторила Эмма ироничный смешок Матиаса: ее собственный опыт подсказывал, что старик прав.

Все, что Эмма могла себе представить, бледнело перед тем, что она увидела, когда Матиас после обеда повел ее в карантин, расположенный между двумя железнодорожными путями: по одному поезда шли во Францию через Матаро, по другому – через Гранольерс. Десятки клеток, поставленных одна на другую, нечищеных, сочащихся экскрементами, забиты птицами; девушке показалось, что все они вот-вот околеют. Матиас расхаживал по тропкам, проложенным между клетками, в сопровождении старика, который выглядел не чище кур, порученных его попечению, и который время от времени оборачивался и с любопытством оглядывал ее. Матиас и другой старикан выбрали четырех кур, сунули их в мешок, а мешок положили в корзину, которую носила Эмма.

– Эти живые, – улыбнулся Матиас. – Смотри, чтобы не сбежали.

Он расплатился со стариком из карантина и пригласил Эмму к себе домой.

– Только во двор, – заверил он, чтобы она согласилась.

Жил он в полуподвале трехэтажного дома в одном из переулков, которые вели к арене для боя быков Барселонеты. В распоряжении Матиаса был маленький световой дворик, к которому примыкал соседний дом; только Матиас имел туда доступ, поэтому вдоль стен стояли клетки, девственно чистые; в некоторых квохтали куры.

– Посади этих в клетки. Каждую по отдельности. Налей воды в поилки и насыпь корма.

Старик осмотрел других кур, то удовлетворенно хмыкая, то огорченно прищелкивая языком, а когда был наведен порядок и новые птицы устроены, вынул деньги, вырученные утром, и произвел расчет.

Эмме причитались почти две песеты.

Покинув дом Матиаса, девушка, довольная, пошла вдоль морского фасада Барселонеты. Рыбацкие суда уже вернулись, и она не могла не задержаться на несколько мгновений, любуясь зрелищем, какого не увидишь днем, когда люди, живущие морем, уходят на лов: тысячи деревянных судов всех размеров и видов скопились в рыбацком порту. Взгляд не мог проникнуть сквозь густой лес мачт со спущенными парусами. Чуть поодаль – большие корабли. «Спору нет, – подумала Эмма прежде, чем пуститься в путь к дому, где делила комнату с Дорой, – можно пересечь весь порт из конца в конец, не замочив ног, если перепрыгивать с борта на борт».

Этой ночью девушка привнесла в общую постель несколько перышек и историю, которая пленила Дору.

6

Бертран сообщил, что решил отказаться от услуг Эммы, но не пожелал распространяться о причинах.

– Слушай, парень, – сказал он, кладя конец настойчивым расспросам, – если хочешь узнать больше, нужно спросить у нее самой, так?

Это и собирался сделать Далмау, направляясь к жилищу Эммы. На этот раз юноша не выслеживал ее, не прятался по углам, а вошел в столовую со всей решимостью, хотя и не знал, как Эмма примет его, и волновался. Ему не терпелось разделить с Эммой свой успех, попросить у нее прощения. Он не позволит себя оттолкнуть, как тогда, после гибели Монсеррат. Он был готов встать перед ней на колени, ползать в пыли, если необходимо, пообещать ей звезду с неба, всю вселенную,