Быть Хокингом - Джейн Хокинг

Конфликт приверженности начал разрывать меня на части. Стивен строил свою карьеру с непоколебимой целеустремленностью, а конференции давали ему возможность укрепить свое положение в международных кругах. Моей первоначальной целью было помогать ему в достижении успеха, но с тех пор, как я связала себя этим обязательством, я стала матерью его детей, и по отношению к ним у меня появились обязательства равной силы. Хотя Стивену требовалась моя помощь в удовлетворении многих личных потребностей, детям необходима была моя помощь во всем. Еще совсем маленькие, они нуждались в постоянном присмотре. Если их будущее попадало под угрозу из-за слабого здоровья отца, то я, их мать, должна была компенсировать этот недостаток, проводя как можно больше времени с ними. Хотя бабушки и дедушки отлично справлялись со своими обязанностями, перспектива оказаться в нескольких тысячах километров от них разрывала мне сердце.

Сюжет свернулся в мрачное кольцо бессмысленных повторений. Стивен спрашивал меня, не хочу ли я поехать с ним на конференцию, скажем, в Нью-Йорк; я, напрягая все душевные силы, отказывалась. Молчаливо игнорируя мое нежелание, он повторял все тот же вопрос каждую неделю, пока я не сходила с ума окончательно, подавленная чувством вины и предательства по отношению к нему, но и опечаленная его нежеланием понимать меня. Давление с его стороны обострило страх перелетов, который преследовал меня с той самой злополучной поездки в Америку в 1967-м, вырастая за моей спиной как зловещая черная тень при любом упоминании самолетов. С тех пор мне уже случалось ступить на борт воздушного судна, но лишь два раза: в тот отпуск в Майорке, когда Роберт заболел, и во второй раз при перелете в Швейцарию в мае 1970 года. Запланированная поездка в столицу Грузии Тбилиси в сентябре 1968 года отменилась, к моему тайному облегчению, так как многие британские ученые, включая Стивена, отказались от нее из протеста против вторжения русских в Чехословакию в августе того года. Мой страх авиаперелетов был не то чтобы совсем неоправданным: в конце шестидесятых – начале семидесятых годов самолеты падали на землю с устрашающей регулярностью, да и к тому же участились случаи их захвата организованными группами международного терроризма.

Стивен строил свою карьеру с непоколебимой целеустремленностью, а конференции давали ему возможность укрепить свое положение в международных кругах.

Слагаемым векторов всех приложенных ко мне сил оказалось то, что я была приговорена в течение долгих лет путешествовать окольными путями. В 1971 году, когда Стивена пригласили на конференцию в Триесте, он полетел самолетом, в то время как мы с Робертом сели на поезд, оставив семимесячную Люси на попечение моих родителей. Мы пересекли всю Европу в душном поезде и остановились в Венеции, где Роберт, завороженный видом с вершины колокольни собора Святого Марка, отказывался спускаться, пока внезапный гулкий удар полуденного колокола не загнал его в лифт. Потом он настоял на том, что мы должны сесть за один из столиков на веранде кафе «Флориан»[93], и я дорого заплатила за это: современный эквивалент шести фунтов за чашечку кофе миниатюрных размеров. Впоследствии мы обходили «Флориан» стороной, усаживаясь на ступеньки площади, на которую обращена колоннада кафе, – и становились мишенью местных голубей.

Мне было горько сознавать, что за несколько лет я превратилась в бледную тень бесстрашной студентки, исколесившей всю Испанию, пренебрегая родительскими советами, наслаждавшейся духом авантюризма и предпочитавшей самолет другим видам транспорта, даже если это был вышедший из строя «кукурузник».

Предложенная нам два года спустя поездка в Москву через Варшаву не предполагала таких вариантов: избежать перелета было невозможно, заявления на визу следовало подавать за несколько месяцев до поездки. Выбора у меня не оставалось: предстояла разлука с детьми по крайней мере на месяц, поскольку во времена репрессий после падения режима Хрущева только мне могли дать визу для сопровождения Стивена. Перспектива была безрадостная, однако план утвердили, билеты забронировали, то есть оплатили, как принято в научных и иных организациях, – визы, с некоторыми затруднениями, получили в советском консульстве. Мне было горько сознавать, что за несколько лет я превратилась в бледную тень бесстрашной студентки, исколесившей всю Испанию, пренебрегая родительскими советами, наслаждавшейся духом авантюризма и предпочитавшей самолет другим видам транспорта, даже если это был вышедший из строя «кукурузник». С тяжелым сердцем направляясь в Варшаву и Москву, в августе 1973 года я выскользнула из родительского дома в Сент-Олбанс, где весело играли мои ничего не подозревающие дети.

8. Интеллект и невежество

В 1973 году астрономы слетались в Польшу, чтобы отпраздновать 500-ю годовщину со дня рождения Николая Коперника, польского астронома, чья неудовлетворенность излишней математической сложностью геоцентрической модели Вселенной Птолемея заставила его разработать новую теорию устройства Вселенной в 1514 году. Я все еще считала себя отчасти медиевистом[94], питающим более чем преходящий интерес к космологии, и была потрясена иконоборческим потенциалом теории Коперника, утверждавшей, что Земля и другие планеты вращаются вокруг Солнца, и таким образом оспаривавшей Птолемееву теорию, ставшую краеугольным камнем веры, как в науке, так и в религии, хотя фактически имевшую мало общего с библейским описанием: плоская земля, над ней – рай, под ней – ад. Если не считать поездку в Югославию из Триесте в 1971 году, я впервые оказалась за «железным занавесом». В Польше я получила урок о природе трагедии: трагедии в истории страны, носящей шрамы угнетения и разделения, философской трагедии для всего человечества из-за раскола между наукой и религией, вызванного теорией Коперника, а также трагедии гения.

Хотя Коперник не увидел того, как впоследствии его теория будет доработана Галилеем в XVII веке, думаю, что он прекрасно осознавал ее опасно противоречивую природу. Он был, возможно, первым ученым, открывшим ящик Пандоры, которым является наука, имеющая свойство как способствовать развитию человеческого знания, так и ставить под угрозу моральную целостность человека при помощи трудноразрешимых дилемм. Теория с лихвой заслужила название, под которым она прославилась: «Коперниковская революция». Поскольку, согласно теории Коперника, Земля уже не находится в центре Вселенной, то человек уже не является венцом творения. Тогда человек уже не может претендовать на особые отношения с Создателем. Эта фундаментальная смена перспективы освободила человека от угнетающей средневековой одержимости божественным образом, позволив ему развивать свои интеллектуальные способности и ценить собственные физические качества. Эта теория, среди прочих факторов, повлияла на зарождение философии европейского Ренессанса, при котором архитекторы строили дворцы, а не храмы, художники и скульпторы вместо Бога стали изображать человека, стремясь описать его как такового, в присущей ему красоте и силе. Что касается науки, теория Коперника создала фундамент для открытий, совершенных Ньютоном в Англии XVII века, где положительным следствием фанатического пуританского движения[95] явилось высвобождение рациональной мысли из оков религиозных предрассудков. В католицизме, однако, теория Коперника вызвала уродливую, антинаучную реакцию, отголоски которой до сих пор слышатся в общественных явлениях.