Русская классика, или Бытие России - Владимир Карлович Кантор

что доброта его сердца постоянно подчеркивается Гончаровым, что злого дела он в жизни своей не сделал, но ведь об этом-то и кричит Гончаров, что благородный человек задавлен, загублен воспитанием и образом жизни. Сам герой «болезненно чувствовал, что в нем зарыто, как в могиле (курсив мой. – В.К.), какое-то хорошее, светлое начало, может быть, теперь уже умершее, или лежит оно, как золото в недрах горы… Но глубоко и тяжело завален клад дрянью, наносным сором. Кто-то будто украл и закопал в собственной его душе принесенные ему в дар миром и жизнью сокровища. Что-то помешало ему ринуться на поприще жизни и лететь по нему на всех парусах ума и воли. Какой-то тайный враг наложил на него тяжелую руку в начале пути и далеко отбросил от прямого человеческого назначения…» Устами Штольца Гончаров довольно ясно говорит, что не Обломов виноват с его прекрасной душой, а «обломовщина»…

Богатая натура у Ильи Ильича, потенций много, а сидение сиднем тридцать лет и три года[293] невольно приводит на ум богатыря Илью Муромца. На это обратил внимание еще Ю. Айхенвальд: «Внутренние порывы героя остались в стороне; его былинный тезка, Илья Муромец, который есть в Илье Обломове, описан больше в том периоде, когда он сиднем сидит, когда он лежнем лежит, чем когда совершает подвиги духа…»[294] И в самом деле, в повадках, жизнеповедении, отношении к людям у Ильи Муромца и Ильи Обломова есть схожие черты: доброта, благость, незлобивость… За три года до публикации романа – в «Русской беседе» (1856, № 4) – была опубликована статья Константина Аксакова «Богатыри времен великого князя Владимира по русским песням». В ней он так характеризовал Илью Муромца: «…в нем нет удальства. Все подвиги его степенны, и все в нем степенно: это тихая, непобедимая сила. Он не кровожаден, не любит убивать и, где можно, уклоняется даже от нанесения удара. Спокойствие нигде его не оставляет; внутренняя тишина духа выражается и во внешнем образе, во всех его речах и движениях… Илья Муромец пользуется общеизвестностью больше всех других богатырей. Полный неодолимой силы и непобедимой благости, он, по нашему мнению, представитель, живой образ русского народа»[295]. Не будем гадать, знал ли Гончаров аксаковскую трактовку (тем более что «Сон Обломова» опубликован раньше статьи Аксакова), но то, что при создании образа Илюши Обломова образы древних богатырей волновали его творческое воображение, несомненно, ибо это один из сюжетов, который сообщает няня ребенку, маленькому Илюше, формируя его детское сознание: «Она повествует ему о подвигах наших Ахиллов и Улиссов, об удали Ильи Муромца, Добрыни Никитича, Алеши Поповича, о Полкане-богатыре, о Колечище прохожем, о том, как они странствовали по Руси, побивали несметные полчища басурман, как состязались в том, кто одним духом выпьет чару зелена вина и не крякнет». Гончаров слегка иронизирует, но вместе с тем ясно сообщает, что няня «влагала в детскую память и воображение Илиаду русской жизни», иными словами, у нас есть основание для параллели: Илья Муромец – Илья Обломов.

Укажем хотя бы на имя – Илья, достаточно редкое для литературного героя. Оба сидят сиднем до тридцати трех лет, когда с ними начинают происходить некие события. К Илье Муромцу являются калики «перехожие-переброжие», исцеляют его, наделяя силой, и он, явившись ко двору великого князя Владимира, затем отправляется странствовать, совершать подвиги. К Илье Обломову, уже обалдевшему от своего лежания на постели (будто на печи), является старый друг Андрей Штольц, тоже путешествующий по всему миру, ставит Илью на ноги, везет ко двору (не великого князя, разумеется) Ольги Ильинской, где, наподобие тут уж скорее не богатыря, а рыцаря, Илья Ильич совершает «подвиги» в честь дамы: не лежит после обеда, ездит с Ольгой в театр, читает книги и пересказывает их ей.

Кто же такие были калики, исцелившие Илью? Это нам будет важно далее для анализа Штольца. Калики – странники, но странники особые, связывавшие Русь с остальным миром, ходившие «ко городу Иерусалиму, / Святои святыня помолитися, / Господню гробу приложитися, / Во Ердань-реке искупатися, / Нетленною ризои утеретися…» В. Калугин называет калик «вестниками»[296]. Калики перехожие были живым средством контакта, выполняя функцию носителей информации. Когда отсутствуют книги и другие возможные средства связи людей, только калики перехожие сообщают жизнь автохтонной культуре. Ведь в таких замкнутых сообществах вся информация получается только через устные сообщения. Вспомним странницу Феклушу из пьесы Островского «Гроза». Функции у нее те же самые: сообщать, что в мире происходит, хотя сама Феклуша уже говорит: «Я, по своей немощи, далеко не ходила; а слыхать – много слыхала. Говорят, такие страны есть, милая девушка, где и царей-то нет православных, а салтаны землей правят… А то есть еще земли, где все люди с песьими головами». Феклуша – это уже вырождение каличества, странничества, ее роль прямо противоположна роли калик. Она уже не ходит, а только слышит, она немощна, а калики – богатыри, посильнее Ильи Муромца (судя по былинам), она неграмотна, калики – грамотны, она врет и запугивает чужеземьем, калики – носители реальных известий. Былина, как правило, подчеркивает их книжность, ученость: «Они крест кладут по писаному, / Поклон ведут по-ученому», то есть так, как в книгах написано, а не по обычаю.

Почему, однако, калики помогли Илье Муромцу, а ни Штольц, ни Ольга не сумели помочь Обломову? Во-первых, Илья Муромец – свободен (свободно уходит из родительского дома, препирается с князем Владимиром, он не крепостной); во-вторых, защищая свободу своей страны, этот эпический герой живет деятельно, он в постоянных трудах, физических и духовных. Илья Ильич – крепостник, мешающий своим крестьянам жить (напомню разговор со Штольцем, который предлагает дать мужикам «паспорты, да и пустить на все четыре стороны». Илья Обломов боится, что все разбегутся. «Да пусть их! – беспечно сказал Штольц. – Кому хорошо и выгодно на месте, тот не уйдет; а если ему невыгодно, то и тебе невыгодно: зачем же его держать?» «Вон что выдумал! – говорил Илья Ильич»). Тут разговор буржуа-предпринимателя, которому выгоден свободный труд, и представителя азиатски-крепостнического сознания, который не понимает ни ценности, ни выгоды всеобщей свободы. Именно это обстоятельство подвигло Чаадаева на суровый приговор: «…взгляните только на свободного человека в России – и вы не усмотрите никакой заметной разницы между ним и рабом»[297]. Поэтому Илья Ильич еще не знает о необходимости нравственно-духовной, рожденной свободным действием гимнастики, гигиены, для того, чтобы стать человеком. «…Для души точно так же существует известный режим, как и для тела; надо уметь ему подчиняться, – писал Чаадаев в своем знаменитом