Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

— Да, — быстро сказал Саймон. Джеремия только кивнул, все еще пораженный немотой.

— Хорошо. Все ангелы, кроме Того, Который Бежал, послушны Богу Всевышнему, поскольку Он совершен, всезнающ и всемогущ. — Камарис начертил несколько значков на внешнем круге — ангелов, по предположению Саймона. По правде говоря, он был несколько смущен. Он чувствовал, что не может понять многого из длинной речи рыцаря, а потому запоминал все возможное и ждал. — Но, — продолжал старик, — правители людей, как уже было сказано прежде, имеют изъяны. Они грешники, так же как и все мы. Таким образом, хотя каждый рыцарь предан своему господину, он должен быть также предан Канону Рыцарства, всем правилам боя и этикета, правилам благородства, милосердия и ответственности — одинаковых для всех рыцарей. — Камарис разрезал вертикальную линию во внутреннем круге, нарисовав перпендикуляр. — Итак, вне зависимости от того, какой из земных правителей выиграет сражение, если его рыцари будут верны Канону, битва может считаться выигранной согласно Божьему Закону. Это будет справедливое отражение Его воли. — Он пристально посмотрел на Саймона. — Ты меня слышишь?

— Да, сир. — По правде говоря, в этом явно был какой-то смысл, хотя Саймону больше хотелось самому подумать об этом некоторое время.

— Хорошо. — Камарис наклонился и вытер испачканное деревянное лезвие, как будто это было лезвие Тёрна, после чего вручил меч Саймону. — Теперь, так же как Божий священник должен сделать Его волю понятной людям, в форме доступной и изысканной, Его рыцари должны выполнять Его волю таким же образом. Вот почему война, как бы ужасна она ни была, не должна выглядеть дракой между животными. Вот почему Рыцарь — это больше, чем просто сильный человек на лошади. Он наместник Бога на поле боя. Фехтование — это молитва, ребята, серьезная и грустная, однако радостная.

Он не выглядит особенно радостным, подумал Саймон. Но что-то от Божьего наместника в нем есть.

— И вот почему человек не становится рыцарем, пройдя бдение и принеся присягу, точно так же как он не может стать священником, перенеся Книгу Эйдона из одного конца поселка в другой. Это труд, труд во всех своих проявлениях. — Он повернулся к Саймону. — Встань и подними свой меч, юноша.

Саймон поднял. Камарис был на добрую ладонь выше, и это казалось странным: Саймон уже привык быть выше всех окружающих мужчин.

— Ты держишь ее как дубину. Вытяни руки! — Рыцарь схватил Саймона за руки. Его пальцы были сухими и твердыми, словно Камарис всю жизнь провел, обрабатывая землю и возводя каменные стены.

Внезапно, по его прикосновению, Саймон понял всю чудовищность испытаний, выпавших на долю старого рыцаря, понял его гораздо глубже, чем понимают ожившую легенду или старика, знающего массу полезных историй. Он ощутил бесконечные годы тяжелой, усердной работы, бесчисленные, по большей части нежеланные турниры, которые пришлось выдержать этому человеку, чтобы стать могущественнейшим рыцарем своей эпохи; и все это время, понял Саймон, получая от всего этого не больше удовольствия, чем добросердечный священник, вынужденный проклясть невежественного грешника.

— А теперь ощути его, — сказал Камарис, — ощути, как от твоих ног приходит сила. Нет, ты не держишь равновесия. — Он толчком заставил Саймона сдвинуть ноги. — Почему башня не падает? Потому что она твердо стоит на своем фундаменте.

Вскоре он заставил работать и Джеремию, и работать на совесть. Вечернее солнце, казалось, бежало по небу. С приближением сумерек ветер стал ледяным. Старик вел их нелегкой дорогой упражнений, и в глазах его появилось какое-то сияние, холодное, но ясное.

К тому времени когда Камарис наконец отпустил их, был уже вечер. Чаша долины была расцвечена огнями костров. То, что за этот день все поселенцы были перевезены через озеро, дало возможность людям Джошуа двинуться в путь с первыми лучами солнца. И теперь жители Нового Гадринсетта разбивали временные палатки, ели запоздалый ужин или бесцельно бродили по долине. Неподвижность и ожидание нависли над долиной, такие же реальные, как вечерние сумерки. Саймон подумал, что все это похоже на Место Ожидания перед входом в рай.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Но оттуда можно попасть и в ад, подумал Саймон. Мы не просто путешествуем. Нас ждет война… а может быть, и что-то еще худшее.

Он и Джеремия шли в молчании, еще тяжело дыша после упражнений Камариса. Пот на их лицах быстро высыхал. Мышцы Саймона приятно ныли, но горький опыт говорил, что завтра, особенно после целого дня верхом на лошади, в этом будет гораздо меньше приятного.

— Джеремия, ты приглядел за Домой?

Юноша раздраженно посмотрел на него:

— Конечно. Я же сказал, что пригляжу, разве нет?

— Я думаю, я все-таки схожу проведать ее.

— Ты что, не доверяешь мне? — обиженно спросил Джеремия.

— Конечно доверяю, — поспешно ответил Саймон. — Правда, это не имеет к тебе никакого отношения. Это просто слова Камариса насчет рыцаря и его лошади… заставили меня подумать о Домой. — Кроме того, он испытывал потребность некоторое время побыть в одиночестве. Обдумывания требовало все, о чем говорил Камарис. — Ты же понимаешь меня, верно?

— Думаю, да. — Джеремия нахмурился, но не выглядел слишком уж расстроенным. — А я пойду найду чего-нибудь перекусить.

— Встретимся позже у костра Изгримнура. Я думаю, Сангфугол собирается спеть нам несколько песенок.

Джеремия продолжал двигаться в сторону самой оживленной части лагеря и палатки, которую они с Саймоном и Бинабиком поставили этим утром. Что же касается Саймона, то он повернул в другую сторону, к тому месту, где были привязаны лошади.

Вечернее небо было мутно-лиловым, а звезды еще не появились. Пока Саймон пробирался по грязной дороге в быстро сгущающейся темноте, он обнаружил, что хотел бы немного лунного света. Один раз он поскользнулся и упал, а потом долго ругался, вытирая грязные руки о штаны, которые и так не отличались чистотой после долгих часов фехтования. Сапоги уже насквозь промокли. Фигура, шедшая ему навстречу, превратилась во Фреозеля, который тоже ходил повидать свою лошадь, а заодно приглядеть за рыжим Виньяфодом Джошуа. В этом смысле он занял место Деорнота в жизни принца и, кажется, превосходно справлялся с этой ролью. Фальширец однажды сказал Саймону, что вышел из семьи кузнеца, — чему нетрудно было поверить, глядя на широкоплечего малого.

— Приветствую вас, сир Сеоман, — сказал он. — Я вижу, вы тоже не захватили с собой факела. Ну, если вы поторопитесь, то сможете обойтись и без него. — Он прищурился, глядя вверх, оценивая, с какой скоростью убывает скудный свет. — Только будьте внимательны. В полусотне шагов за мной огромная грязная яма.

— А я уже нашел одну такую, — засмеялся Саймон, показывая на свои измазанные грязью сапоги.

Фреозель с видом знатока посмотрел на ноги Саймона: — Приходите в мою палатку, и я дам вам жиру смазать их. Никуда не годится, если эта кожа потрескается. Или вы собирались слушать, как поет арфист?

— Думаю, да.

— Тогда я возьму жир с собой. — Фреозель вежливо кивнул ему, прежде чем продолжить путь. — Осторожнее с этой лужей, — крикнул он через плечо.

Саймон последовал его совету и умудрился благополучно обойти лужу засасывавшего ила, которая, безусловно, была старшей сестрой его предыдущей знакомой, столь гибельно повлиявшей на сапоги юного рыцаря. Приближаясь, он слышал тихое ржание лошадей. Они были привязаны на склоне горы, и их темные силуэты выделялись на фоне мутного неба.

Домой стояла там, где сказал Джеремия, недалеко от узловатого ствола старого развесистого дуба. Саймон поднес ладонь к носу лошади и ощутил ее теплое дыхание, потом положил голову ей на шею и погладил. Ее крепкий запах успокаивал его.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Ты моя лошадь, — сказал он тихо. Домой дернула ухом. — Моя лошадь.

Джеремия накинул ей на спину плотное одеяло, подаренное Саймону Гутрун и Воршевой, которым он сам укрывался до тех пор, пока лошадей не вывели из их теплых стойл в пещерах Сесуадры. Саймон убедился, что оно привязано так, как следует, надежно, но не слишком туго. Проделав необходимый осмотр, он повернулся и увидел бледную фигуру, лавирующую между лошадьми. Саймон почувствовал, как заколотилось его сердце.