Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12 (СИ) - Любенко Иван Иванович

«Умирать станете дважды…»

Вера попыталась повернуть голову, но и этого ей не удалось. Душитель был много сильнее ее и имел сноровку. Да и если бы она извернулась, то вряд ли смогла бы разглядеть лицо убийцы, потому что от нехватки воздуха в глазах начали полыхать ослепительные магниевые[448] вспышки.

«Жить будете долго, но большого счастья вам не отпущено…»

Вера попыталась вскрикнуть, позвать на помощь, но вместо крика из горла вырвался тихий протяжный хрип. Да и что толку кричать? Даже если бы удалось крикнуть во всю силу, то, скорее всего, за общим шумом никто, кроме Веры и Душителя, не расслышал бы этого крика. А если бы даже и расслышал, то решил бы, что это Джанковская репетирует роль. У Джанковской что ни роль, то сплошные «спасите-помогите» вперемешку с воздушными поцелуями и протяжными вздохами. И Джанковская не выходит сниматься, пока не прогонит роль несколько раз. Вопит она при этом так, что и в Коломне, небось, слышно. Выложится, пока в образ входит, обессилеет и предстанет перед камерой томной незабудкой. «Un style original! Un peu à part!»[449] — всякий раз восхищается лощеный франт Заржицкий, глядя на игру Джанковской. Напрасно восхищается. Во-первых, Джанковская к нему совершенно равнодушна, а во-вторых, никакого «style original» нет и в помине. Обычная апатия после истерического припадка, это любая гимназистка знает.

Кричать бесполезно. Бороться тоже бесполезно. Что делать?

Колокольчики в ушах превратились в колокола, бухавшие оглушающим размеренным набатом. Вдохнуть уже совсем не получалось, так стянулась проклятая веревка… Голова закружилась, неведомая сила начала поднимать Веру вверх. Или то Душитель тянул ее кверху? Вера поняла, что сейчас умрет.

«Умирать станете дважды. Не спрашивайте, как и почему, я сама не знаю, так показали карты. Сначала одна смерть, а потом, много позже, другая…»

«Это первая», — попыталась подбодрить себя Вера. Что еще остается человеку, умирающему ужасной насильственной смертью, как не подбадривать себя? Насколько скверно ни обстояло бы дело, надежда всегда теплится, пока теплится жизнь. Вдруг появится спаситель. Вдруг Алтунин с Мусинским, разнообразия ради, решат распить очередной полуштоф в новом месте. Вдруг многострадальному Иову внезапно вздумается учинить обход помещений киноателье? Вдруг «лисички-сестрички» решат заманить сюда Мишеньку, чтобы вдоволь посмеяться над ним? Вдруг Наина, заблудившись, по вечному своему обыкновению, спугнет убийцу? Вдруг Василию Максимовичу захочется поразмышлять в укромном уголке? Вдруг?! Вдруг?! Вдруг?! Недаром же гадалка сказала…

«В будущем году, в самом начале, у вас родится ребенок, девочка…» — донеслось сквозь набат.

Удивительно, непостижимо, невероятно, сколько всего можно передумать за одно-единственное мгновение, отделяющее жизнь от смерти! Сначала Вера подумала о том, что в одном уже гадалка ошиблась наверняка — ребенок у нее родится — если еще родится! — в середине года, а не в начале. Почему бы ей и не ошибиться относительно двух смертей? Недаром, ох недаром Владимир высмеивает гадалок, предсказателей, сновидцев-ясновидцев и вообще все мистическое. Как-то раз между ними зашел спор о том, есть ли в гаданиях нечто рациональное или все они, от начала и до конца, чистая выдумка. «Но ведь сбывается же! Сбывается!» — горячилась Вера и так и сыпала примерами из жизни. Примеров было много, она даже не успела все перечислить, когда Владимир рассмеялся (не обидно, а по-доброму) и сказал, что гадание есть хоть и шарлатанское, но все же ремесло, а у каждого ремесла есть свои правила и законы. Гадалки внимательно оценивают обратившихся к ним людей, замечая все, даже самые незначительные мелочи. Оценив, делают выводы и гадают по определенной схеме. Восторженной девице нагадают любовь да венец, офицеру — славу и золотые генеральские погоны, чиновнику — действительного статского, пылкой купеческой вдове заморочат голову какой-нибудь «passion fatale»[450] и так далее… «Вот если какая-то гадалка нагадает гимназистке, что та станет действительным статским советником и это гадание сбудется, то я сто верст пешком пройду для того, чтобы на эту пророчицу взглянуть», — сказал Владимир, покосившись на газету с портретом императорской четы. Вера поняла значение этого взгляда. Давно уже ходили слухи о том, что императрица тяготеет ко всему мистическому.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Вера даже вспомнила фамилию гадалки — Кошкина, а потом вдруг подумала о том, что напрасно в Испании гаррота[451] считается «благородным» способом казни. Ничего приятного в удушении нет и быть не может… Впрочем, совсем недавно, в октябре, Владимир участвовал в процессе генеральши Турпасовой-Боржик, содержавшей в собственном доме на Маросейке тайный притон для извращенцев. О притоне стало известно после того, как там был удушен насмерть статский советник из псковского губернского акцизного управления, причем удушение это было не преступного, а амурного свойства, потому что несчастный испытывал от этого процесса болезненное удовольствие. Играли в удушение понарошку. Обычно девицы из салона не доводили дело до конца, но вот одна не то увлеклась, не то перестаралась, и в результате вместо удовольствия вышло несчастье. Вера поверить не могла, что подобное возможно (между строк в газетах намекали на многое), но Владимир, защищавший содержательницу притона, сказал, что невозможно выдумать такую мерзость, которая кому-нибудь не показалась бы привлекательной. В подробности процесса, происходившего за закрытыми дверями, Владимир не вдавался. Сказал только, что к Турпасовой-Боржик приезжали за «удовольствиями» даже из Петербурга и Варшавы, настолько хорошо она умела потакать извращенным вкусам. Вера рискнула спросить мужа, не противно ли ему выступать в роли защитника в подобном процессе, на что Владимир, по своему обыкновению, ответил, что он защищает не преступника, а его законные права и что права эти есть даже у таких, как Турпасова или тот чиновник Министерства финансов, который задушил свою супругу (кругом только и душат!), отволок хладное тело в погреб, порубил его там на куски взятым у дворника топором, разложил по мешкам, чтобы удобнее было вывезти за город и спрятать в каком-нибудь укромном месте.

Глаза заволокло туманом, ослепительные белые вспышки сменились тусклым красным мерцанием, похожим на мерцание углей в печи, в ушах уже ничего не звенело, их словно заложили ватой… Вера явственно ощутила, что умирает, и готова была разрыдаться не столько от жалости к себе, сколько от чувства несправедливости — почему ее нерожденный ребенок обречен на смерть вместе с ней? В чем вина малютки? Почему все так ужасно?

Тонкий, едва уловимый аромат миндального мыла подействовал отрезвляюще. Миндальное мыло — почти родное, им пользуется тетя Лена… Вера почувствовала, что продолжает сжимать в левой, безвольно повисшей руке спицу с начатым вязаньем. Судорога свела пальцы, благодаря чему спица не упала. Не отдавая себе отчета, поступая скорее инстинктивно, нежели осознанно, Вера повернула кисть таким образом, будто собиралась почесать спину кончиком спицы, и, собрав воедино все оставшиеся силы, сделала резкий тычок.

В тумане, застилавшем глаза, проступило лицо покойной бабушки Екатерины Владимировны.

— Тупой иглой не нашьешься, а тупыми спицами не навяжешься, — строго и наставительно, в обычной своей манере, сказала бабушка. — Тупыми спицами только в носу ковырять…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

«Не нашьешься — не навяжешься» бабушка повторяла часто, а вот про то, чтобы в носу спицей ковырять, даже тупой, услышать от нее было невозможно. Бабушка не любила шуток, не понимала их и вообще считала все «пустословье» чепухой. Внимания, по ее мнению, заслуживали только серьезные вещи и дельные разговоры. Суровая была бабушка, царствие ей небесное.

Уши были заложены, поэтому Вера не услышала ни крика Душителя, ни его громких шагов. Подкрадывался он к ней на цыпочках, соблюдая максимальную осторожность, а уйти (бежать не позволяла раненая нога) постарался так быстро, насколько это было возможно. Он заботился не о том, чтобы не производить лишнего шума, а лишь о том, чтобы исчезнуть до того момента, когда Вера обернется. Если обернется — плохо. Придется вернуться, добить ее тем же оружием, которым она ранила его, а потом рассказывать всем историю про то, как он застал Веру в компании незнакомого мужчины, который со словами «Так не доставайся же ты никому!» заколол ее выхваченной у нее же спицей, после чего набросился на случайного свидетеля своего злодеяния, ранил его в ногу и убежал. Слабая версия, шаткая, непрочная, как карточный домик… Но за неимением лучшего приходится обходиться тем, что есть. Ничего, главное — держаться убедительно, это производит впечатление, а для подкрепления версии «убийца-ревнивец» можно будет сделать кое-что в ближайшие же дни. А сейчас надо убраться подальше, пока еще нога слушается и удается зажимать рану. Еще не хватало, чтобы за ним потянулся ручеек крови. Надо срочно принять меры. Обработать рану, перевязать, сделать укол морфия, сменить брюки…