Мечник. Око Перуна - Вадим Долгов

Алеша повесил голову. Промолчал. Притих и Архимед – молча смотрел на огонь. Отгорала вечерняя заря. На землю спускалась непроглядная осенняя ночь.

Когда на небе зажглись звезды, тишину пронзил утробный вой варяжской боевой трубы. Колохолмцы собрались на берегу, напряженно вглядываясь туда, где на фоне черного неба едва виднелась темная громада Китежа. Поначалу все было тихо. Не было слышно ни всплеска. Внезапно посреди озера стали зажигаться огненные точки: одна, две, три, семь – и так далее. Точки кругом опоясали город.

Алешка обернулся к Архимеду.

– Они зажигают костры на плотах?

– Да.

– Они окружают город?

– Нет. Вокруг города расставлены только плоты с горящими кострами. Нападение будет с одной стороны. Но с какой – никто не знает. Это будет решено в последний момент.

От горящих точек стали отделяться яркие искорки. Искорки взмывали в небо, прочерчивая в ночной черноте огненные дуги, летели к городским стенам. Китеж осветился оранжевыми всполохами.

– Начали стрелять.

– Поджечь хотят.

Зрелище было завораживающим. Колохолмцы смотрели молча. Обстрел продолжался долго. Многие стрелы перелетали через стены и падали на крыши домов. Однако огонь в городе так и не вспыхнул. Искорки летели все реже и реже. Наконец стали гаснуть и костры на плотах. Озеро вновь погрузилось во мрак. Скоро начали возвращаться варяжские плоты.

С плотов сходили хмурые воины. Показался и Эйнар-хевдинг. Лицо его было перепачкано сажей. Из-под вислых усов то и дело вылетали проклятия, одно другого страшнее. Не останавливаясь, он ушел в глубь берега.

Алеша почесал в затылке.

– Видимо, что-то пошло не так.

– Я слышал, он назвал город мокрой осклизлой лягушкой, – отозвался Архимед, – надо полагать, горожане хорошо пропитали деревянные стены водой, раз норманнские стрелы не смогли причинить им вреда.

Утро было хмурым. С неба начал накрапывать ледяной дождик. Капли перемежались со снежинками. Озябшие люди жались к кострам. Эйнар сидел в своем шатре, сооруженном из парусины. Хевдинг был мрачнее тучи. Его люди готовили стрелы для нового штурма, но надежды на то, что во второй раз получится лучше, чем в первый, было мало. Город на острове стоял как ни в чем не бывало. Где-то там в порубе сидел его конунг и ждал освобождения. Был бы Харальд с ними – он обязательно что-нибудь придумал бы. Но в том и дело, что Харальда с ними нет. И он, Эйнар-хевдинг, никогда не простит себе, если жизнь конунга оборвется здесь, среди чужих лесов, далеко от моря, далеко от тех мест, где хранят мировой порядок родные боги. Остается одна надежда – на греческого бога. Он, говорят, везде видит. Хевдинг неумело перекрестился. Э, да только что греческому богу вчерашние чужаки, которые и в храме-то не были уже несколько лет! Хочешь или не хочешь, а конунга нужно вызволять. Но как это сделать? Эйнар погрузился в глубокую думу.

Архимед осмотрел рану Ильи, извлек обломок стрелы и наложил повязку. Стрела перебила жилу, Илья потерял много крови и до сих пор не приходил в сознание. Ночью у него началась лихорадка и жар. Держать раненого в шалаше было нельзя. Колохолмцы соорудили просторную времянку: углубились на аршин в землю. Из еловых жердей, нарубленных в ближайшем перелеске, соорудили высокий свод, покрыли берестой, обмазали глиной, обложили дерном. Наверху оставили небольшое отверстие – дымогон. Когда в очаге запылали березовые дрова, землянка наполнилась живительным теплом. Но Илья все равно трясся под двумя меховыми одеялами, шептал несвязное потрескавшимися губами и временами просил пить. Архимед заварил травы и велел поить раненого маленькими порциями. Большего он сделать не мог. Оставалась ждать. Время тянулось мучительно медленно. Прибрежный песок покрылся ледяным панцирем.

Юсъ малый йотированный

В ворота постучали. Послать отворять было некого. В былые времена на крик хозяина устремлялись десятки верных слуг. Теперь – не то. Золотой терем стоял пуст. Все самому приходится. Но делать нечего. Раз жив пока – нужно жить, не жаловаться. Да и кому жаловаться? Этому новому, что ли? Нет уж, да и толку не будет. Хозяин неспешно пошел отворять. «Кого нелегкая в такое время принесла?» Голова хозяина серебрилась сединой, но стать была богатырской. Тяжелый засов он сдвинул как соломинку.

Гость за воротами был похож на хозяина, как брат похож на брата: мощная длань лежала на древке копья, седая борода стелилась по груди, единственный глаз синей льдинкой светился из-под густых бровей.

– Здоров будь, хозяин.

– Э, вот не ждал такого гостя. Какими судьбами в наши края?

Гость усмехнулся в пышную седую бороду:

– Не рад, что ли?

– Рад, как не рад. Заходи. – Хозяин пошире отворил ворота, пропуская широкоплечего гостя.

– Рассказал бы мне кто-нибудь в молодые годы, что я к тебе в гости приеду, а ты мне рад будешь, так я бы не поверил.

– И я бы не поверил. Да вот видишь, как жизнь-то поворачивается… Коня вот тут привяжи, к столбику. Сейчас ему корма задам. Видишь, совсем одичал я. Все самому приходится. Так что разносолов не жди. Нет разносолов. Сам как живешь?

– Да все та же история. Теперь не то, что раньше. Видимо, скоро уж совсем помирать.

– И не говори.

– Так чего уж тут: кряхтим пока. Живым в домовину не ляжешь.

– Твоя правда.

– Кваску, что ль, налить тебе?

– А пива нет?

– Нет пива.

– Вечно у тебя, старик, пива нет.

– Ты-то у нас, одноглазый, прям в молодцы заделался? Вон, борода-то пол метет. Тоже мне, молодчик! Так будешь квас?

– Буду, куда деваться, раз пива нет. Усы вон за пояс уже заправляешь, а пива не научился для гостей припасать.

– Не ворчи.

– А я и не ворчу.

– Вот и не ворчи. Слушай, а у меня вроде мед еще стоит где-то. Поискать? Мед будешь?

– Буду, конечно. Помню, славный у тебя был мед.

– Да нешто ты пробовал мой мед?

– А как же, пробовал, конечно, али забыл?

– Ничего я не забыл. А меда ты моего не пробовал.

– Пробовал.

– Не пробовал.

– Пробовал. Забыл, как сам на радостях угощал всех, когда князь Олег Царьград взял? Пир у тебя был. Так я же был на том пиру. Славное угощение было.

– А и точно, запамятовал. Было. Славный был пир.

– Славный.

– Так где мед-то, наливай.

– Сейчас, обожди, поискать нужно.

Хозяин полез в темную кладовочку и извлек из дальнего угла объемистую корчажку. Поставил на стол две глиняные кружки. Налил.

– Твое здоровье!

– Твое здоровье!

Хозяин и гость дружно выпили. Гость отломил от каравая кусок, обмакнул в солило и со смаком принялся жевать.

– Вкусно.

– Сам пек. А говорят, ты только медами и жив?

– Врут.

– Врут?

– Ну, почти.

– Значит, не зря я возился. Не поверишь, хлеб выучился печь. Вот прям этими самыми руками!

Хозяин протянул широкие, как лопаты, ладони.

– Голь на выдумки хитра. – Сказав это, гость громогласно захохотал, разглаживая роскошные седые усы и обнажая крепкие белые зубы. От смеха у него брызнули слезы.

Хозяин смотрел на гостя поначалу несколько обиженно. Но гость смеялся столь заразительно, что и хозяин не удержался: грянул так, что цветные стеклышки в оконцах зазвенели.

– Знаешь, Перун, а я ведь к тебе по делу.

– Я знаю, Один, ты просто так не приходишь.

Тот, кого хозяин назвал Одином, достал из-за шитого золотом пояса бронзовое зеркальце. Потер о штаны полированную поверхность, поймал солнечный зайчик и направил на стену. Поначалу на стене было видно лишь пятно света. Но постепенно стали прорисовываться очертания города, стоявшего посередь озера, блестящей воды и темных берегов.

– Узнаешь?

– Как не узнать! Китеж.

– А что в нем творится, знаешь?

– Твой Харальд сам виноват.

– Чем же он виноват?

– Во-первых, незачем ему было в леса эти идти. Ну и до золота жаден оказался – вот и попался.

– Попался, может, и за дело. Но, может, по старой дружбе уступишь мне?

– По старой дружбе?

– Ну, не по дружбе, так по знакомству давнему. Я в долгу не останусь. Сам знаешь: не Харальда, так другого Ярицлейв-конунг пошлет.

– Плевал я на твоего Харальда. Нужно, так забирай.

– Как же я его заберу, когда он в Китеже в порубе сидит?

– Не знаю, не моя печаль.

– А что твоя печаль?

– Как город уберечь?

– Никак не убережешь, узнал уже князь киевский. Не отступится теперь.

– Сам знаю…

– И что думаешь?

– Уводить нужно людей.

– Как? Куда?

– Не знаю.

– А я знаю. Вот смотри. – Один повернул зеркальце, и картинка на стене сменилась. С крепостной стены в черную полынью летел худенький паренек.

– Знаешь, кто это?

– Знаю. Это Доброшка, сын летославльского сотника. Пред лицом Нового именуется Константином. То есть Постоянным. А чего в нем постоянного? Смешные у этого Нового имена. Глупые.

– Не можешь ты им забыть, что во славу Нового теперь служат. А ведь все ж одно кровь твоя.

Хозяин ничего не ответил. На щеках его заиграли каменные желваки. Гость откинулся в кресле и отломил от каравая новый кусок: