Тень великого колдуна (СИ) - Шумских Светлана Геннадьевна

«Гурах-и-рибин, или «старуха порога». Сия тварь суть похожа на бабу, но не бабой, а противным естеству чудовищем является. Встречается все больше у ручья или у колодца. Прикидывается немощной старухой и просит одиноких путников о помощи. Ежели кто страдает тугоумием либо мягкосердечностью и соглашается, на того бросается и замаривает насмерть».

Через многочисленные щели и дыры чердачной стены обильно проникал солнечный свет, и отлично просматривался колодец с приуроченной к нему скамьей, обычно использовавшейся бабкой для полуденной медитации. Мой подозрительный взгляд застукал хозяйку на месте преступления за вдумчивым созерцанием опустевшего, безукоризненно чистого огорода. Судя по тому, что время перевалило через обед, а новых поручений все нет, у старой карги творческий кризис. Еще бы! Любой нормальный человек давно бы окочурился, а мне все нипочем.

«Характер имеет премерзкий, вид весьма отвратный и способна находиться в нескольких местах одновременно без особых для себя усилий, а ежели разгневается, то бранится так, что бывалые воины копья роняют».

Что-то подсказывает мне, что автор трактата лично бывал в Серых Ивах…

«Однако ж не это в ее природе отвращает нас более, потому как свойственно многим бабам, а то, что коли Гурах прознает о чьей близкой кончине либо горе великом, тут же является тому и оную страшным воем да криками предрекает, хотя ее никто об том не просит. От себя сообщу, что еще неизвестно предрекает ли сия тварь погибель либо сама же и насылает ее. Повествуется о некоем крестьянине, к дому которого ночью подошла Гурах и стала рыдать и стонать; собрав все свое мужество, он высунулся из окна и крикнул: «Уходи, иди в Дрыздень (от себя замечу, что сие не грубости проявление, но название соседней деревни) и больше никогда не возвращайся!». Гурах ушла, и на следующий день стало известно, что живший на краю обозначенной деревни молодой крепкий здоровьем мужик ночью внезапно скончался. Надежных средств избавиться от этой напасти не существует. Если уж довелось встретить кому Гурах-и-рибин, то не должно кричать и печалиться, а следует тому спокойно надеть приличное одеяние и принять вид достойный, чтобы опосля перед людьми не посрамиться».

— Внученька!

Я поперхнулась яблоком, подскочила на месте, зацепившись воротником за какую-то ерунду, и распорола любимую теплую рубаху до середины спины. Ну вот, единственное приличное одеяние безнадежно испорчено. Но принимать достойный вид все же рановато. Я с дурашливым гиканьем сиганула из чердачного окна спиной назад, два раза крутанулась в воздухе, на ходу стягивая с веревки один из сушившихся там халатов, и, легко приземлившись напротив застывшей с открытым ртом бабки, выскочила за калитку. Быстрее, пока меня не привлекли к возведению фортификационных сооружений против нашествия муравьев или прокладыванию дренажного канала от бабкиного сортира до столицы ближайшей вражеской державы.

Халату следовало возблагодарить меня за спасение от участи половой тряпки, которая была для него единственной перспективой. Он оказался вылинявшим почти добела, протертым во всех возможных местах, а в дополнение ко всему широким и длинным, как саван. Зато в этом облачении я не бросалась в глаза — так одевались добрая половина ивовцев и все огородные пугала. Неспешно прогуливаясь по деревенским улочкам, я попутно набрасывала в голове схематический план населенного пункта. В общей сложности получалось около трех десятков дворов, разбросанных, как попало. Условно Серые Ивы можно было разделить на северную, южную и западную части, где жилище старосты исполняло роль центрирующего элемента. Любопытно, что мнения ивовцев в отношении меня тоже растроились. Одни были настроены дружелюбно, искренне принимая меня за родную внучку бабки Глаширы. Другие враждебно, по той же причине. Третьи упорно настаивали, что я трусливая соплюха, сбежавшая из Городца, чтобы отсидеться в глуши, только бы не попадаться на клыки оборотню. Нетрудно было предположить, что причина такого неординарного подхода к моей личности скрывается где-то под резным козырьком дома Сашия.

Двери мне открыла красивая дородная женщина. Красоту немного портил грязный платок, завязанный кривым узлом на макушке, и просто невероятно поганило склочное выражение лица.

Нет, мужа нет, не было, и не будет потому, как, во-первых, какой же это муж, если в самый разгар дня от работы отлынивает, а во-вторых, она этого гада все одно домой сегодня не пустит. Но ежели по недоразумению Саший еще кому-то на этом свете нужен, то его можно наверняка найти либо в луже за корчмой, либо около амбара дядьки Шповника. Там Пацек опять на воровстве попался, так, поди, уже все бездельники собрались.

Проследовав в указанном направлении, я действительно обнаружила скопление оживленно галдящего народа. Общественное внимание заслуженно занимал здоровенный зад в ярко-красных штанах, торчащий из маленького амбарного окошка.

Староста обнаружился неподалеку в компании двух членов пресловутой троицы: бородача в прожженном кожаном фартуке, выдававшем в своем владельце кузнеца, и престарелого любителя церемониальных поклонов, на этот раз самым невоспитанным образом костерящего всех направо и налево.

— Стену ломать надыть. — Глубокомысленно произнес Саший, выгадав брешь в частоколе ругани. Кузнец поддержал старосту степенным кивком, ссыпая в его протянутую ладонь щедрую горсть семечек.

— Что, не свое не жалко? Ну уж дудуки! — Взвился дед, бросаясь к закупоренному окну, и пытаясь рывками вытащить несчастного вора за ногу. — Не дам! Не для того я все прошлое лето его строил!

— Дядько Шповник! — Жалобно пробасили изнутри амбара. — Больно!

— Больно ему! — Возмутился дедок, удваивая усилия. — Погоди Пацек, вот вылезешь наружу, тогда узнаешь, к чему люди такое слово придумали!

Скоро громкость внутриамбарных стонов и причитаний значительно возросла, соразмерно с увеличением прикладываемых усилий. После истощения запаса семечек к процессу вытягивания присоединился кузнец, а вслед за ним еще два мужика. Добротная деревянная стена лишь ехидно потрескивала, явно намереваясь пережить всех собравшихся. А вот голая полоска загорелой спины растягивалась и наливалась кровью, сравниваясь цветом со штанами. Конечно, одна голова — хорошо, но с телом — еще лучше.

Я наскоро сотворила матрицу заклинания, и вытянула руку, посылая сформированный сгусток энергии в нужном направлении, но тут внезапно…

Вежек подмигнул Арко, приложил ладони ко рту и завопил высоким бабьим голосом.

— Ой, мамочки! Бык с привязи сорвался! Бык!!! Ой, спасайся, кто в красном!

Парень рассчитывал всего лишь немного развеселить друзей, не возлагая особых надежд на свою шутку. Как оказалось, совершенно напрасно. Пацек издал сдавленный крик, и, со всех сил молодого жизнелюбивого организма, убежденного в своей полной несовместимости с быками, рванулся внутрь.

Дальше вообще произошло нечто странное. Деревянные доски, словно заговоренные, разошлись в стороны, высвобождая человеческое тело, и тут же сомкнулись…  на трех новых.

В следующее мгновенье из амбара грянул такой мощный душераздирающий вопль, что из-под порога выскочили и бросились врассыпную перепуганные до смерти мыши, с которыми дядька Шповник безрезультатно боролся уже второй год. Вежек так и не понял, что произошло. Наверное, первой не стерпела и проломилась та самая передняя стена. А может быть, Пацек впопыхах вынес лбом несущий столб. Но в результате, от нового амбара осталось только плотное снежно-белое облако муки.

Занималась алая заря. Сочная, как спелый помидор.

Кузнец и еще двое присыпанных мукой молодцев торжественно несли над головами деревянную дверь, на которой возлежал бесчувственный дядька Шповник. От похоронной процессии отличало только то, что Шповник лежал на животе, так крепко вцепившись в единственную уцелевшую часть амбара, что разлучить их так и не удалось. Следом шумно тащили скромно упирающегося Пацека. Пацек выглядел бледно, жалко, непрестанно бубнил извинения, но его никто не слушал. Замыкала шествие любопытная ребятня и отчаянно блажащая рыжая собачонка.