Белая роза - Маке Огюст

Сказав это, он с достоинством освободился от вцепившегося в него приора, и медленно, спокойно и гордо глядя перед собой, спустился по ступеням. Он сам открыл решетку и, обратившись к изумленным солдатам, сказал:

— Сделайте шаг назад, не оскверняйте понапрасну священную обитель. Ричард Йоркский сдается королю Генриху VII.

И он пересек границу священной земли.

После этих слов вся эта масса взбешенных людей, которые еще секунду тому назад были готовы разнести все в клочья, а его самого разорвать на куски, послушно и трепеща отступила, пораженная величием его жертвы.

Ричард шел, не останавливаясь. Его молча и почтительно окружили офицеры. Позади них солдаты постепенно выстроились в ряды и украдкой дивились твердому, как сталь, взгляду его голубых глаз, золотым волосам, свидетельствующим о его принадлежности к саксонской расе, и несокрушимой силе его прекрасной души, заключенной в столь совершенном теле. Один из них, старый солдат, участвовавший еще в гражданской войне, вспомнил, как выглядел Эдуард IV на поле сражения, и с суеверным трепетом, вздохнув, сказал:

— Похоже, это и вправду герцог Ричард!

Ричард надеялся, что, сдавшись, он сразу умрет. Но Генрих VII собирался применить к нему более жестокое наказание, чем смерть. Он обнародовал манифест, содержащий текст письма герцогини Бургундской, и вся Англия узнала, что претендент оказался обыкновенным самозванцем, и что его выставят напоказ в Лондоне, словно пойманное дикое животное, каких водят по улицам и демонстрируют толпе.

На Ричарда нацепили грубую одежду, усадили на мула без седла и узды, лишь с одним недоуздком, и в таком виде он въехал в столицу своего королевства. Посмотреть на него сбежались четыреста тысяч зевак. Впереди на великолепных лошадях ехали герольды, которые дули в фанфары и кричали: "Вот едет еврей Перкин Уорбек, объявивший себя герцогом Йоркским, сыном великого короля Эдуарда IV!"

И сто тысяч глоток вторили этому крику. Какой-то пьяный негодяй, явно подкупленный, бегал вокруг мула и осыпал Ричарда угрозами и руганью. Стражники не успевали оттеснить самых ярых фанатиков, и они забрасывали Ричарда камнями и нечистотами.

Несчастный Ричард, бледный и безропотный, поворачивая на очередную улицу, надеялся, что в конце ее стоит эшафот, и ожидание близкой смерти придавало ему мужество. На сбежавшуюся гнусную чернь он глядел гордо, доброжелательно и спокойно. Ведь он был принц, король Ричард, и он въезжал в королевство, принадлежащее его предкам. Историки единогласно сходятся в том, что именно в этот день позора и мук он больше, чем когда-либо, оказался достоин того великого имени, которым решил себя назвать. В этот день его благородство и добродетель не изменили ему ни на миг.

На него нацепили грубую одежду, усадили на мула без седла и узды.

На подъезде к рыночной площади вопли и оскорбительные выкрики стали еще громче. Ричард повернул голову и заметил в толпе единственное спокойное лицо, глаза на котором не пылали гневом. Лицо было нетрудно заметить, потому что оно возвышалось над толпой.

Он задержал взгляд на этом лице, и ему показалось, что он узнал человека, которого давно считал погибшим. Приглядевшись, он понял: это точно был Фрион! Принц непроизвольно сделал удивленный жест. Таинственный человек устремил взгляд в небо, приложил палец к губам, потом спустился с тумбы, на которую специально забрался, чтобы стать заметнее для принца, после чего смешался с толпой.

Ричард понял, что ему посоветовали молчать и уповать на Бога. А поскольку воспоминания о Фрионе были связаны у него с первой встречей с Кэтрин, несчастный принц почувствовал, как его сердце, которое уже почти перестало биться, вновь наполняется жизнью и молодой силой. Он с облегчением и почти радостно вздохнул. Но тут впереди показался Лондонский Тауэр. Кортеж проехал по мосту, пересек подъемные ворота и въехал во двор темного строения, куда не проникали крики толпы. Здесь главный герольд сообщил Ричарду, что король Генрих VII помиловал его, и он приговорен всего лишь к тюремному заключению.

Прошел месяц с того дня, как Ричарда поместили в Тауэр. Этот месяц показался ему длинным, как целый век. Все это время надежда не покидала узника. И вот однажды вместо одного приглядывавшего за ним тюремщика в камеру вошли два человека.

Тюремщик сразу вышел, и Ричард остался наедине с неизвестным визитером. Тот стащил с себя подбитый мехом колпак, надвинутый на самые глаза, и изумленный Ричард увидел живое лицо, умную улыбку и острый взгляд Фриона, его неутомимого и нежданного покровителя.

— Милорд, — взволнованно сказал Фрион, — я начну с самого срочного: я должен передать вам от леди Кэтрин…

— Письмо? — воскликнул Ричард.

— О, нет, я не ношу писем, — ответил француз. — Достаточно того, что я доставил сюда самого себя. Здесь моя голова и без того является очень лакомым куском для его величества Генриха VII. Нельзя быть слишком неосторожным! Пока что, я передаю вам наилучшие пожелания и уверения в нежных чувствах от госпожи герцогини Йоркской и ее светлости герцогини Бургундской.

— О!.. По меньшей мере половину вашего послания я не могу воспринять иначе, как бред, — меланхолически сказал Ричард. — Пожелания от госпожи герцогини!.. Мне!.. Ее жертве!..

— Послушайте, милорд, и поймите, наконец, — перебил его Фрион.

И он поведал ему о своем похищении из охотничьего дома в Турне, о том, что по этой причине герцогиня осталась в неведении и была уверена, что имеет дело с Перкином Уорбеком, то есть с ловким и хорошо выдрессированным самозванцем. Затем он объяснил, почему разгневалась герцогиня, узнав о его браке с Кэтрин. Тут пелена упала с глаз Ричарда, и он все понял: откуда взялась ненависть герцогини, причины ее отказа от поддержки и даже предательства, причины сомнений и жертв, принесенных ему благородной Кэтрин.

Фрион рассказал о своем побеге из королевской тюрьмы, о визите к герцогине и живо описал волнительную сцену, во время которой он сообщил Маргарите, что она выдала Ланкастеру истинного потомка Йорков.

— Я сбежал из дворца, — сказал он, — оставив рыдать герцогиню, сраженную моим сообщением, и поклялся никогда более не служить гибельному делу венценосных особ. После этого я вернулся на постоялый двор, чтобы забрать моего старого друга Брекенбери, но оказалось, что он умирает. Опасаясь реакции герцогини, я сел на свежую лошадь и помчался к границе. Когда ее светлость вышла из оцепенения, она приказала догнать меня, схватить и, невзирая на сопротивление доставить во дворец. Я подумал, что мне конец, что она собирается ради сохранения государственного секрета навсегда закрыть рот этому проклятому негодяю, которого упустил Генрих VII. Но каково же было мое изумление, когда обнаружилось, что достойная герцогиня опять пылает к вам нежностью и любовью, и что ее терзают угрызения совести из-за того, что она испытывала к вам неприязнь и мстительное чувство. Она так упрашивала меня, так настойчиво умоляла помочь ей загладить ее преступление, помочь спасти ее честь и вашу жизнь, что в итоге тронула мое сердце, и в результате мы вновь начали обдумывать партию, которую нам предстояло сыграть. Мне с трудом удалось отговорить ее от того, чтобы немедленно отправиться в Лондон. Она хотела поговорить с королем, во всем ему признаться и добиться вашего помилования, угрожая, что в противном случае соберет трибунал монархов стран Европы, и там расскажет всю правду. С большим трудом я убедил ее, что своей фанатичной любовью она принесет вам гораздо больше вреда, чем неуемной ненавистью. А в это время из Англии Сюзанна привезла еле живую леди Кэтрин, которая с ума сходила, беспокоясь о вашей безопасности. Мы уже знали о твердости вашего духа и о вашем героизме, но мы также знали, что вы покинули обитель. Нельзя было терять время, и я помчался в Лондон, укрывшись на корабле официального посланника, направленного ее светлостью к Генриху VII.