Падение Царьграда. Последние дни Иерусалима - Льюис Уоллес

Между тем послышался стук отворявшейся двери, и из нее вышел монах в черном облачении. За его спиной виднелась часовня, ярко освещенная. Еще несколько минут, и пропадет навсегда возможность увидеть мать. И, однако, эмир стоял неподвижно. Сердце его колебалось. В его душе происходила страшная борьба между любовью и долгом.

Наконец он машинально двинулся вперед. Мальчики со свечами в руках посмотрели на него с удивлением, монахи широко раскрыли глаза. Но эмир никого не видел, ничего не сознавал, кроме того, что его мать стояла перед ним в трех шагах.

Длинная черная фата скрывала ее голову, ее руки, белые, как слоновая кость, лежали скрещенными на черном платье. Два или три раза она подняла правую руку, чтобы перекреститься, и на одном из ее пальцев блестело обручальное кольцо. Она, очевидно, была не старуха, но состарилась от горя. Ни разу она не подняла своего лица.

«О Аллах! — подумал эмир. — Это моя мать, но если я не могу сказать ей, что я ее сын, если я не могу назвать ее матерью и броситься к ней на шею, то, Аллах, если ты всемилосерд, дозволь мне хоть раз увидеть ее лицо, а ей дозволь увидеть меня».

Но она не поднимала своего лица, и оно было скрыто фатой.

Еще две минуты, и она исчезла за дверью часовни.

Слезы брызнули из его глаз. Он простер руки к ней и бросился на колени. Но когда он поднял голову, то ее уже не было перед ним, и он знал, что она его не видела.

Он последовал за ней в часовню, но в дверях его остановил один из приближенных графини. В часовню не пускали чужих.

Он пустился в обратный путь. Достигнув каменного изображения Богородицы, он остановился и присел на скамейке.

Он просидел около часа, обдумывая свое положение. Он не хотел изменить принятого им твердого решения — сначала отправиться в Константинополь, а потом снова приехать в Италию. Но совесть мучила его. Зачем было подвергать бедную мать новым горестям? О, если бы она только увидела его. Но если она его не увидела, то это была воля Аллаха, и эмир несколько утешился. Во всяком случае, он недаром был в Бриндизи: он нашел не только мать, но и графский титул, не вымышленный, а настоящий. С этой минуты он решил называть себя графом Корти.

Прежде чем покинуть скамейку, он пристально посмотрел на изображение Богородицы. Теперь ночь окутывала статую мрачным покрывалом, и не видно было Ее лица. Но по какому-то странному влечению он подошел к статуе и поцеловал ее йогу.

Из Бриндизи эмир отправился в Венецию и провел две недели в этом славном городе, где купил галеру, на которой впоследствии появился у Золотого Рога. Затем он поехал в Рим. В Падуе он купил все необходимое вооружение для рыцаря и собрал целый отряд кондотьери, то есть наемников разных национальностей. В это время папа Николай V был чрезвычайно озабочен усмирением своих вассалов, постоянно враждовавших между собой и немилосердно грабивших соседние города. Графу Корти, как уже стал открыто называться эмир, случайно удалось спасти один из папских замков от нападения шайки мародеров, и Николай V, приняв его, спросил, какой он желал бы награды за свой подвиг.

— Я желал бы прежде всего, чтобы ты собственноручно посвятил меня в рыцари, — отвечал граф Корти.

Папа взял меч из рук одного из своих телохранителей и совершил, над графом обряд посвящения в рыцари.

— А еще чего ты желаешь, сын мой?

— Мне надоело сражаться с людьми, которые должны бы быть христианами, прошу тебя, поручи мне вступить в борьбу с варварийскими пиратами, которые опустошают моря.

Его просьба была исполнена, и папа снова повторил:

— А еще чего ты желаешь?

— Ничего более, святой отец. Благослови меня и вели выдать мне свидетельство за твоей печатью об оказанных мне тобою милостях.

То и другое было охотно даровано.

Граф Корти немедленно распустил своих кондотьери, поспешно направился в Неаполь, а оттуда вернулся в Венецию. Там он запасся большим количеством лучшего миланского оружия и самой модной венецианской одеждой.

На своей галере он поплыл в Триполи, а по дороге пленил мавританское судно, которое отдал, как добычу, матросам своей галеры, отправляя их домой. Плененных мавританских моряков он приказал отпустить, а затем нанял их же себе в матросы, чем, конечно, заслужил их вечную благодарность.

Затем граф направился в Алеппо, купил кровных арабских лошадей и пошел прямо в Константинополь.

Вот каким образом очутился бывший эмир-Мирза, а теперь граф Корти, на палубе галеры у Золотого Рога.

До сих пор он успешно исполнял взятое на себя трудное дело, но нельзя сказать, чтобы он был счастлив. Ему удалось найти мать, отечество и религию своих предков. Но он находился в таком положении, что не мог признать открыто ни того, ни другого, ни третьего. Печальные мысли постоянно теснились в его голове, и граф Корти был далеко не тем веселым, беззаботным эмиром, которого так любил Магомет.

V. Княжна Ирина в городе

Приемная в городском доме княжны Ирины, проводившей в Константинополе зиму, состояла из большой овальной залы, разделенной посередине накрест двумя розовыми мраморными колоннами, которые соединялись арками, с шерстяными занавесями, перехваченными богатыми шелковыми шнурками с кистями. Каждое из отделений залы освещалось сверху окнами, а для обогрева были устроены маленькие жаровни. Пол был мозаичный, в клетку желтого и розового цвета. Меблировка заключалась в большом количестве резных кресел и стульев, многочисленных пестрых коврах и массивных столах с медной и яшмовой инкрустацией. На столах стояли каменные кувшины в форме ваз и хрустальные стаканы. Стены были покрыты арабесками, среди которых виднелось несколько картин. Двери без занавесей были расположены друг против друга, а окна на потолке, конической формы, были из чистого стекла.

На стуле в одном из отделений роскошной залы сидела княжна и вышивала на пяльцах. Возле, на маленьком столе, были разложены необходимые материалы для вышивания, под ее ногами лежала львиная шкура.

Налево от княжны, на груде подушек, лежала бледная, еще не совершенно оправившаяся от перенесенных волнений Лаель. Княжна Ирина вняла просьбе сына Иадая и, взяв молодую девушку под свое попечительство, окружила ее заботами.

В других частях залы находились приближенные к Ирине молодые девушки и женщины. Одни читали, другие вышивали, третьи пели, так как Ирина предоставляла им полную свободу.

Только что одна из девушек пропела конец песни, возбудивший громкие рукоплескания, как в комнату вошел старик Лизандр и доложил княжне, что ее желает видеть Сергий. Она вместо ответа наклонила голову, и Лизандр, удалившись, через минуту ввел русского послушника.

Хотя обращение Сергия отличалось почтительным характером, но в нем ясно проглядывала уверенность в том, что его присутствие приятно. Это не означало, что он был фамильярен с княжной Ириной, но она ни от кого не требовала применения формального этикета и просто считала, что каждый человек, даже император, обязан был преклоняться перед ней. Но Сергий был ближе для нее, чем все остальные по разным причинам. Никогда она не видывала человека, который так мало знал свет и был бы так прост, так добродушен. Поэтому он нуждался в советнике и руководителе; эти обе обязанности она охотно взяла на себя, частью из чувства долга, частью по доброй памяти к отцу Илариону.

Ирина знала о любви, которую питали друг к другу Сергий и Лаель. Они, как дети, не скрывали своих чувств.

Мир сурово обошелся с Сергием, и хотя он мужественно старался скрыть это, но Ирина видела, что он страдал. По ее мнению, он заслуживал общую благодарность за то, что спас Лаель и дал императору возможность уничтожить нечестивое учреждение, созданное Демедием. Но, к несчастью, могущественное братство святого Иакова питало к Сергию явную ненависть. Они утверждали, что он мог спасти Лаель, не причинив смерти Демедию, и даже обвиняли его в двойном убийстве — прежде племянника, а потом и дяди. Из уважения к императору, который одобрял действия Сергия, они не изгнали юношу из своей среды, но он уже не решался пользоваться привилегиями. Его келья была пуста, и все службы совершались без него. Одним словом, братство ждало только удобного случая, чтобы выместить на нем свою злобу, а он продолжал надеяться, что его отношения с братством так или иначе поправятся. Не имея никаких занятий и послушаний, он жил в доме патриарха и в свободное время ходил по старинным церквам Константинополя, а также часами катался в лодке по Босфору.

Глаза Лаели радостно сверкнули, когда Сергий подсел к ней.

— Я надеюсь, что тебе лучше сегодня, — сказал он серьезным тоном.

— Да, гораздо лучше. Княжна говорит, что я могу выйти погулять в первый же хороший весенний день.

— Как жаль, что не могу ускорить приход весны. Но я нанял лодку с двумя искусными гребцами. Вчера мы доплыли до Черного моря и назад, остановившись только для завтрака у подножия горы Гиганта. Они говорят, что могут плавать каждый день.