Эпицентр - Кирилл Партыка

Как заметил наш странный гость, религия в Зоне выродилась в Святош, то есть нечто несоотносимое с совестью. Не оттого ли, что до этого атрибуты веры подменили саму веру? В конечном итоге — и совесть. Если допустить, что все живое, оставшееся в Зоне, составляет некую биопсихическую совокупность, то приумножившемуся злу необходим противовес. Не такую ли роль исполняют эти Пророки? Почему не предположить, что сложившиеся условия ведут к материализации необходимых реальностей.

— Ничего себе олицетворенное добро! — фыркнула Ольга.

— А они — не добро. Отнюдь. Ну представьте, что кто-то ходит по нашему периметру и проповедует всеобщую любовь. Фигурально говоря, распнут. Непременно распнут. А этих не распнешь, сразу видно. И Сергей вот говорит. Я, кстати, отнюдь не атеист в буквальном смысле слова. Без веры человек жить не может, и я тоже верю… Это путаная и скучная материя. Но я знаю одно: ложь — религия рабов и хозяев, правда — бог свободного человека! Пролетарский писатель сам, конечно, с правдой не всегда был дружен. Но не в этом дело. В абсолютном смысле, мне кажется, он прав!

В голове у меня царила сумятица. Совесть они или не совесть, я понятия не имел. Сам я, мягко говоря, не всегда поступал по совести. Но все сходилось к одному: я что-то должен и могу сделать. Но, черт побери, я не знаю, что именно!

— Кстати, что он там толковал про Хищную Грязь? — спросил Профессор.

Хищная Грязь — это скверно. Очень скверно. Лучше бы нам ее не встречать. Но Пророки, кажется, никогда не лгут. Если сказал, что она впереди, значит, так и есть. И остается один вопрос: как ее объехать? Потому что проехать или пройти по ней совершенно невозможно.

— Хищная Грязь, — сказал я вслух, — это такая биологическая субстанция. Мне научники у Работяг объясняли. Покрывает иногда землю как одеяло. Толщину никто не мерил. А если кто-то и пытался, то уже не расскажет. Появляется внезапно из-под земли. Она, пока не проголодается, наружу не лезет. Потом так же исчезает. Это предположительно перерожденная живая материя, содержащаяся в почве — от бактерий до червей и тому подобного. Она сжирает все органическое. Образовалась не везде, а лишь местами. Почему — никто не знает.

— Подошвы долго выдерживают? — с усмешкой спросила Ольга.

— Подошвы вообще не выдерживают. А вот покрышки вездехода могут продержаться какое-то время. Металлизированную резину она тоже жрет, но не сразу. На скорости можно проскочить. Все зависит от расстояния. Если большое, проскочить проскочишь, но дальше ехать не на чем. Она, если выползет на дорогу, даже асфальтом питается, там ведь тоже есть органика. А если слой толстый и под собой уже все разъел, любая техника застрянет. Так что лучше не пробовать.

— Час от часу не легче, — вздохнул Профессор. — А мы в нее по случайности не втюхаемся?

— Не втюхаемся. Ее издали видно. Черное такое, голое пространство, жирно поблескивает, а если присмотреться, видно, что чуть-чуть пульсирует. Днем издалека видно, а ночью… Повнимательней надо быть.

…Ольга отправилась в вездеход, а мы с Профессором еще какое-то время сидели у костра. Потрескивали догорающие сучья, стреляя искрами, сполохи догорающего огня делали темноту непроглядной. Я знал о многом, что таила эта темнота. Но кажется, не знал и десятой доли. Даже у нас, внутри периметра, принято говорить лишь о Чуме, о пандемии. Но кроме пандемии случилось еще кое-что, и вдумываться в это никто не хотел. В Зоне как-то дико и необъяснимо изменилась вся живая природа. Смысл этих изменений не укладывался ни в какие обычные представления. Здесь, по сути, образовался новый мир, уродливый, опасный, вообще не земной, а больше смахивающий на какую-то инопланетность. Или действительно на ад, как некоторые считали. Только ад этот не был описан ни в одной священной книге любой из религий.

Профессор прав: это не похоже на вторжение. Место, кишащее опасностями, населенное монстрами и кучкой одичалых, воинственных гуманоидов, вряд ли может служить плацдармом для кого-то. Что же касается самих упомянутых гуманоидов… Они одичали ровно настолько, насколько готовы были одичать.

Об этом мы сейчас не впервой толковали с Профессором, но как-то лениво и тускло. Мы все очень устали. Для старика усталость, определенно, была чрезмерной. А я… Я как-то не мог вспомнить, когда начал уставать от бесконечных «приключений», сводившихся обычно к драке, грызне и интригам. Я моложе и сильнее Профессора, поэтому лишь иногда ощущаю, сколько во мне накопилось скверного груза, который мешает двигаться, думать, жить.

…Ольга, готовя ночлег, распорядилась по-своему: постелила Профессору в кабине, раскинув сиденья, а в салоне, насколько позволяло пространство, устроила подобие уютного гнездышка. Она успела принять душ в тесной клетушке в корме вездехода и сейчас, в футболке и шортах, с влажными распущенными волосами, выглядела совсем по-домашнему. Ее вид резко дисгармонировал с грязноватым, загроможденным нутром машины.

Профессор, мгновенно оценив ситуацию, пожелал нам доброй ночи и удалился, захлопнув за собой дверь.

Я тоже отправился в душевую. Воду экономить не приходилось, ее запас можно пополнить в любом попутном водоеме, а строители вездехода оборудовали насос мощными фильтрами. (Впрочем, если не знать, что фильтровать, много ли от фильтров толку?) Я поплескался от души, смывая грязь и усталость. Струи были слабоваты, но горячи — электронагреватель работал исправно.

В салоне я объявился в довольно нелепом виде: обвязанный полотенцем по бедрам. Не хотелось снова облачаться в пропотевшее шмотье. После душа сон как рукой сняло. Ольга встала с импровизированного ложа, подошла и бесцеремонно сдернула мою набедренную повязку. Мы повалились на постель и набросились друг на друга. Я, кажется, даже слегка порвал ее футболку. Накопившееся напряжение требовало разрядки. И мы разряжались на всю катушку часа два с короткими перерывами. На это время я запретил себе думать о чем-либо. Я знал, что она лгала мне, что с ней надо быть настороже. Но не сейчас. Наши игры доставляли ей удовольствие, и если и были частью ее тайных планов, то сейчас это не имело значения. Все вообще было бы замечательно, если бы порой меня не кололо воспоминание о Ларисе. С ней у нас все было по-другому, и сама она была совершенно другой. Но я спешил укрыться от этих воспоминаний, нырнув в горячие Ольгины объятия.

Наконец мы угомонились. Я улегся на спину, Ольга подожила ладонь мне на грудь. Она пробормотала сонным голосом:

— Вот уж не думала, что встречу здесь такого типа.

— Какого?

— Сам знаешь. — Она повозилась, устраиваясь поудобнее, и также сонно пообещала: — Я тебя вытащу из Зоны.

— Зачем?

Она легонько шлепнула меня по щеке и замолчала.

Она засыпала. И в этот короткий промежуток между явью и сном ее расслабившаяся воля дала сбой. Я наконец «услышал» ее. Не до конца, довольно смутно, но — услышал. Она, как я и предполагал, не говорила и половины правды. Я не умел читать мысли, лишь улавливать эмоциональные сигналы и обрывочные образы. Но и этого оказалось достаточно, чтобы понять: Ольга совсем не та, за кого себя выдает. Я ощущал ее как сквозь туман. Но в тумане, словно стальное лезвие, поблескивало нечто твердое, острое и непререкаемое. Надо полагать, это ее задание, ее истинная цель. Твердое и острое, отдающее опасностью, доминировало над всем прочим. Но я уловил и кое-что еще: ей действительно было хорошо со мной, и не только в постели. Туман излучал тепло, адресованное мне. Она не лгала, что собирается вытащить меня из Зоны. Хотя, кажется, это было не в ее возможностях.

Она боялась Зоны, боялась почти панически. Но умело гасила и сдерживала страх, как это способны делать только натренированные профессионалы. Она не доверяла тем, кто ее послал, но не имела выбора. Те, кто ее послал, в Ольгином преломлении отдавали, хоть и полузабытым, но до боли знакомым — офицерским одеколоном, оружейным маслом, прокуренными кабинетами и мудреными комбинациями. От них пахло разведкой. Какой и чьей, не разберешь, но что моими коллегами — наверняка. И никакие международные общественно-благонамеренные организации были здесь ни при чем. Среди этих знакомых «запахов» я уловил один, еще более знакомый, почти узнаваемый. Я вцепился в него, пытаясь понять, соотнести с источником. Понимание, как слово, случайно выскочившее из головы, крутилось рядом, совсем близко, щекотало досягаемостью. Но оставалось недоступным. Я не мог понять, кем или чем повеяло на меня от Ольгиного полусна.

И еще я понял: Ольга знала, что я могу ее чувствовать. И не только ее. Как и откуда, неизвестно. Но — знала. И она знала (или предполагала) обо мне что-то такое, чего не знал я сам. И в этом, кажется, заключался смысл всех ее поступков.

Ольга вдруг открыла глаза. При тусклом ночном освещении салона я заметил в них досаду и даже испуг. Она все поняла. Ей не следовало спать со мной именно из-за подобных моментов, когда я могу проникнуть сквозь ее «броню». Возможно, ее даже предупреждали об этом. Но она не послушалась. Она не имела моего «шестого чувства», зато неплохо разбиралась в людях. И поняла, что управлять мною довольно сложно. Но недоистребленные остатки человеческого во мне как раз и есть те вожжи, за которые удобно дергать. Близкую женщину я буду защищать надежнее, чем кого-либо. А вместе с ней — и ее цель. Вот только цели своей странной подруги я так и не сумел понять. Ясно лишь одно: она не лгала, когда говорила, что я и она должны добраться до Эпицентра любой ценой. Она, возможно, нарушила инструкции о недопустимости интимной связи со мной в своей женской надежде, что риск окупится. И она в какой-то мере не ошиблась. Я мог не верить ни единому ее слову и даже ненавидеть ее. Но после того, что произошло между нами, мне никогда не хватило бы духу вышвырнуть ее из вездехода.