Искры - Михаил Соколов

— Ну, его, значится, ребята под руки берут, мол, пособить, а он в одну душу горланит: подай мой лапоть — и все тут. Это отрезанную ногу-то! Ну, что ты с ним будешь делать. Ребята думают: на кой ляд тебе лапоть паршивый теперь? А у него, оказывается, в лапте-то банк велся, золотой в онучах заделан был, паралич его расшиби насовсем…

И шахтеры смеялись.

— Ну и нашел? — спросил Леон.

— Чево? — непонимающе глянул на него дядя Василь, как будто не он и рассказывал.

— Да золотой?

— А-а. Где там? Шахтер кровью истек, а золотой побег к хозяину, — равнодушно ответил он и следом за этим пожурил Леона: — Чего ты режешь ее, такую худую? Поставим, а завтра народ придушит… Вон ту давай! — указал он на толстое бревно, для штрековой стойки.

Так Леон и постигал работу. Днем ему рассказывал о ней дядя Василь, вечером — Чургин. Но Леон заметил: Чургин что-то особенно интересуется тем, как Леон понимает прочитанное в книгах. А однажды сказал:

— Вот что, брат: до сих пор ты читал романы по своему усмотрению. Это нужное дело, но этого мало. Возьми вот эту книгу, прочитай ее, а потом расскажешь, как ты ее понимаешь.

Леон взял книгу и прочитал:

— «Войнич. Овод»… Мне про оводов читать? Да я тебе и без книги расскажу про них, как они скотину мучают, — искренне сказал он, но Чургин настаивал на своем:

— Прочитай и расскажи. Срок — неделя. Осилишь?

Леон пожал плечами и ничего не ответил. На следующий день он пришел с работы угрюмый и заявил сестре:

— Больше я в шахту не полезу.

Варе не понравились слова Леона, и она решила поговорить с мужем, но едва Чургин возвратился с работы, как Леон сам обратился к нему:

— Переведи меня, Илюша, на другую работу, а то как бы я совсем не распрощался с могилой этой, с шахтой. — Он сидел на скамейке возле печки, насупив брови и чадя цыгаркой, и видно было, что он действительно мог поступить так.

Чургин посмотрел на него спокойными глазами.

— Рано ты, брат, прощаться собираешься.

Леону неловко стало за свою горячность, и он более спокойно сказал:

— Переведи меня на второй горизонт камеронщиком. Мне нравится работать возле машины.

— С этого бы и начал, — удовлетворенно усмехнулся Чургин. — А крепильщика я из тебя и не думал делать. Я попросил дядю Василя заняться с тобой до поры, когда ты немного освоишься с шахтой. Вообще же ты будешь работать лебедчиком. Моя лебедка скоро начнет действовать.

Леон с радостью пошел на новое место. Чургин обстоятельно рассказал ему, как надо ухаживать за насосом, как он устроен, велел все это записать и поначалу сам наведывался к нему в камеронную раза два-три в день. И постепенно Леон освоился с новым делом. К этому времени работы на втором горизонте значительно продвинулись вперед. Управляющий шахтой, инженер Стародуб, точно выполнял свое обещание хозяину. Он часто сам спускался в шахту, то и дело вызывал Чургина и Петрухина, проверял ход работ, торопил. Но Чургин и без этой) делал свое дело: в короткий срок был пройден квершлаг от первого горизонта, новый откаточный штрек, и зарубщики уже начали нарезать уступы. Быстро шло углубление ствола до второго горизонта, и лишь новый, второй ствол проходил медленно — песчаник уступал только динамиту.

Штейгер, каждый день выслушивая нелестные замечания Стародуба, обещал ускорить проходку ствола и сам с каждым днем свирепел все больше, вымещая злость на десятниках и рабочих.

Леон хорошо изучил второй горизонт. Ведя здесь с бригадой дяди Василя все крепежные работы, он знал тут каждый закоулок, привык ко всему и в камеронной обосновался, как у себя дома.

Камеронная, вырубленная в стене нового уклона, в двух саженях от первого откаточного штрека, была довольно просторна, кругом обшита вершковыми досками. Леон придал ей некоторый уют: в углу пристроил полочку, поставил на нее хуторское свое благословение — иконку Пантелеймона, и подвесил перед ней чадящую черной гарью коптилку. Дядя Василь не понимал: то ли это сделано из религиозных чувств, то ли его ученик насмехается над святым угодником.

— Ты что это святого подкуриваешь? Гляди, обидится, — шутил он, но Леон неожиданно сказал:

— Пускай нюхает шахтерский дух, проворней будет перед богом поворачиваться и за нас хлопотать.

Работа в камеронной была спокойной. Насос работал ровно, без перебоев, хлопот больших не требовал. Леон время от времени протирал его тряпкой до блеска, а больше сидел и читал.

Не нравилось ему лишь чистить помойницу, но и тут он придумал выход: пустит в нее пар, нагреет воду и ныряет тогда в ней, как летом в речке, ведром доставая со дна грязь. Некоторые считали, что этак, пожалуй, можно и баню устроить в шахте, и стали по субботам приходить к помойнице с мылом и мочалками, прося Леона нагреть воду. Он нагревал ее, и шахтеры купались после работы.

Как-то Леон закончил очистку помойницы и, мокрый с ног до головы, вернулся в камеронную. Сняв рубашку, он хотел высушить ее на паровой трубе, но в этот момент к нему вошли два незнакомых человека в добротных брезентовых плащах, в фуражках с позолоченными молоточками. «Начальство», — решил он и торопливо надел рубашку.

— Ну, как дела, камеронщик? — весело спросил управляющий шахтой, инженер Стародуб, и, обойдя насос, утомленно сел на лавку.

— Ничего, дела идут.

Штейгер Петрухин подошел к леоновскому иконостасу, посветил своей лампой.

— Да-а… Обратите внимание, Николай Емельянович, — сказал он Стародубу, — икона… Хорошее дело. Только вот бахмутку надо снять, лампадку купить. Слышишь, камеронщик?

— Слышу… собираюсь купить… Я прикручиваю лампу, чтоб не коптила, — ответил Леон, а сам подумал: «Пошел ты к черту!»

Стародуб, набив трубку, скосил на икону строгие глаза, зажал трубку в ровных зубах и спросил, прикуривая:

— Веруешь, камеронщик?

— Верую.

— Грамотный?

— Плоховато. Доучиваюсь вот при коптилке. Читаю, да темновато.

Петрухин покровительственно похлопал Леона по плечу, сочувственно сказал:

— Ничего-о… Наука, друг мой, дело нелегкое, без упорного труда не дается… С насосом, наверное, тоже трудновато было поначалу?

Леон видел, что перед ним большое начальство, но кто именно и как его величать, не знал. Боясь навлечь на себя неудовольствие, он, запинаясь, проговорил:

— Немного боялся, господин… начальник, не знаю, как вас…

Петрухин с напускной простотой сделал ему замечание:

— Как же это ты своего начальника не знаешь? Плохо, плохо, камеронщик. Это, — указал он на Стародуба, холуйски поклонившись, — уважаемый нами всеми управляющий шахтой, Николай Емельянович Стародуб, а я — штейгер. Не годится так, друг мой!

Леон растерялся:

— Я, господин штейгер…

— Сначала надо: «господин управляющий».

— Я же, господин управляющий… днем в шахте, а вылезешь — ночь. Никак не приходится видеть начальство.

Стародуб усмехнулся, поправил красивые черные усы:

— А в шахте начальства и днем с огнем не увидишь, так, камеронщик? Ничего, работай хорошенько… Как фамилия-то твоя?

— Дорохов…

2

В камеронную грузно вошел Чургин.

Леон поспешно убрал икону, снял коптилку и стал смазывать насос.

После осмотра работ на втором горизонте Стародуб назначил в камеронной совещание с Чургиным. Молодой и гордый, холодный и резкий в обращении с людьми, он вдвойне казался холодным, когда разговаривал с подчиненными. Но с Чургиным он обходился мягко, даже вежливо, потому что ценил его очень высоко.

Стародуб был хорошим инженером, но не всегда проявлял смелость в решении технических вопросов и внимательно прислушивался к тому, что говорят практики. Управлять делом он умел, разумные советы принимал, и за это Чургин уважал его.

Вытерев паклей насос, Леон встал у двери. Штейгер с легким возмущением в голосе говорил о неправильной нарезке Чургиным штрека и уступов на втором горизонте. Стародуб выслушал его и попросил Чургина дать свои объяснения о причинах отступления от генерального плана.

Чургин достал из кармана брезентовой куртки небольшую записную книжку, стал что-то искать в ней, не спеша перелистывая. Он был убежден, что делает правильно, докладывал об этом штейгеру, и тот ничего не возразил. «Неужели Петрухин из корыстных побуждений умолчал об этом. Подсиживает и управляющего и меня, негодяй!» — подумал Чургин и спросил Стародуба, глядя в свою книжечку:

— Разве не докладывал вам об этом Иван Николаич? Я с ним говорил и считал вопрос решенным.

Петрухин не ожидал такого хода и поспешил оправдаться, стараясь скрыть замешательство:

— Я, кажется, докладывал вам, Николай Емельянович. Мне что-то помнится…

— Вы пока вспомните хорошенько, а я послушаю господина Чургина, — холодно сказал Стародуб. Он действительно слышал от Петрухина что-то, но его не интересовало мнение штейгера. Ему нравилась смелая техническая мысль Чургина о длинносаженных уступах, тогда как он при проектировании второго горизонта не решился принять длинносаженные уступы, хотя и имел их в виду.