M&D - Федор Московцев

Они прошли Венецию вдоль и поперёк, и даже стали понимать неожиданную логику лабиринтов переулков и мелких каналов; откатали все маршруты вапоретто (водных трамваев), побывали во всех открытых для посетителей музеях и соборах. В часы, проведенные у старых картин, украшающих венецианские церкви, или в скользящей гондоле, или в блужданиях по немым переулкам, или даже среди приливов и отливов говорливой толпы на площади Марка, Андрей неизменно угадывал что-то знакомое. «Где-то я уже это видел и слышал», – думал он, любуясь с воды палаццо Ca d’Oro, или рассматривая памятники дожам в церкви Santi Giovanni e Paolo.

Дело было не в конкретных предметах, картинах или зданиях. Дух города был передан Катей в её рассказе о вымышленном Сан-Бенедетто. И хотя описанный ею город находился на материке, такое было ощущение, что рассказ писался здесь, в Венеции. Особенности самоуправления, цеховые союзы, гильдии (в Венеции они назывались Scuola, «скуолы»), нравы – во всём полное или почти полное соответствие. Легко поверить, что в этом городе торговец мог убить конкурента и свалить вину на чужестранца, которого местный суд «отправил в вечность». В Катином рассказе Венеция сквозила повсюду. И в каждой венецианке угадывалась героиня рассказа, блаженная Екатерина, которая привела молодого человека к палачам и во время казни прозрела небесные кущи. Она была одурманена таинством крови настолько, что не пожелала расстаться с головой казненного. «…палач опустил меч, и отрубленная голова упала на руки девы. И вдруг Екатерине почудилось, будто вся кровь казнённого разлилась по ней, наполнив всё её тело тёплым, точно парное молоко, потоком; ноздри её затрепетали от чудесного благоухания; перед подёрнутыми слезами взором замелькали тени ангелов. В изумлении и восторге она мягко погрузилась в бездонную глубину неземных утех».

За красотой города стояло величие и власть. Более тысячелетия Венеция внушала не только восхищение, но и страх, это независимое государство господствовало в политической жизни и в торговле по всему восточному Средиземноморью. Как торговцы и рыбаки умудрились достичь апофеоза могущества, а затем всё потерять – даже интереснее, чем то, что они построили город посреди моря.

Для украшения своих дворцов венецианцы свозили ценности со всего света – похищенные в Египте мощи евангелиста Марка, вывезенное из Сирии порфировое изваяние «Тетрархи»; бронзовые кони, когда-то возвышавшиеся над ипподромом в Константинополе и ставшие гордостью Венеции с 1204 года, и так далее до бесконечности. В те времена не было международных трибуналов и службы судебных приставов, люди жили поспокойнее. Жили по принципу «всё, что вижу, то моё».

Венецианское государство уверовало в свою безопасность настолько, что правители здесь проживали не в укрепленных замках, как во Флоренции и других городах, а в элегантном, лёгком и воздушном палаццо, каким является Дворец Дожей. Чтобы подчеркнуть своё величие, устраивались бесчисленные праздники (даже по поводу поражения в войне!), регаты, торжественные выезды на золочёных барках и гондолах, карнавалы. Многие из этих фестивалей и торжеств отмечаются до сих пор – Ла Сенса, или день Вознесения, символическое «обручение с морем», когда дож во главе процессии лодок направляется к Сан-Николо, чтобы бросить золотое кольцо в воду со словами: «Мы обручаемся с с тобой, о Море, в знак истинной и вечной власти»; праздник Реденторе в третье воскресенье июля, когда от Дзаттере до Джудекки сооружается понтонный мост, по которому все идут в церковь Реденторе; венецианский карнавал, продолжающийся десять дней, предшествующих великому посту, обычно в феврале; и многие-многие другие.

Стремясь добиться могущества во всём, Венеция сопротивлялась попыткам папского престола направлять политику республики, отношения с Ватиканом всегда были напряженными. Не раз весь город оказывался отлученным от церкви, но эти эдикты игнорировались как священниками, так и населением. Набожность оттеснялась на второй план соображениями выгоды.

О нравах говорит тот факт, что жизнь в венецианских женских монастырях мало чем отличалась от светской. Монахини пользовались косметикой, завивали волосы, устраивали вечеринки и маскарады, их абсолютно свободно посещали мужчины. Общеизвестен случай с бенедиктинскими монахинями в Сан-Дзаккарии. В 1514 г, когда священник, посланный патриархом, пришёл закрыть гостиную, где они развлекались в мужской компании, они прогнали его камнями.

Когда Наполеон захватил Венецию, он закрыл монастыри и многие снёс, вместе с их церквями. В настоящее время в городе всё ещё есть несколько женских и мужских монастырей, но их становится всё меньше.

Венеция – родина знаменитого авантюриста и ловеласа Джакомо Казановы, чьё имя стало нарицательным. Венецианец Андреа Гритти, его предшественник, менее знаменит, но в своих похождениях ничем не уступал своему прославленному земляку. И если в Турции у него было несколько официальных жен, то на своей пуританской родине рассерженные горожане подвергли его гонениям, используя для этого самые немыслимые предлоги. Так же, как Казанову, его заключили в тюрьму по обвинению в шпионаже. Только Казанова спасся побегом, а Гритти освободили благодаря ходатайству знатных турчанок. Впоследствии он стал дожем, руководил самыми запутанными дипломатическими интригами, и с великолепием монарха председательствовал на самых роскошных торжествах Венеции. Обладая огромным личным обаянием, Андреа Гритти и в восемьдесят лет находил себе очаровательных женщин, включая монахинь, некоторые из них стали матерями его детей. В настоящее время готический дворец Гритти превращен в фешенебельную гостиницу, которая так и называется – «Гритти Палас».

Первые поселения в лагуне появились примерно в 400–450 гг, а сейчас, спустя 1500 лет, любой приезжий может арендовать под свои нужды церковь, музей, поселиться в палаццо или в монастыре, бывшие хозяева которых руководили республикой, контролировали многочисленные колонии по всему Средиземноморью, рубили в кровавую окрошку греков, египтян, и турок, или просто рубили головы на площади Сан Марко. И нынешняя Венеция – только призрак былой жизни, и вечный праздник на Пьяцце – только пир чужих людей на покинутом хозяевами месте. Город продолжает жить не в разноцветных плитах террас и в мраморе оград и памятников, а в улыбке успокоенных вод, пустоте заброшенных домов, в синеве прозрачного неба. Город – в черном платке на плечах венецианки. И эта женщина, внимающая таинству душ, покинувших мир, и созерцающих мир в его прощальном очаровании – это и есть олицетворенная Венеция.

Покупок сделали немного. Имоджин купила набор кукол в карнавальных костюмах и муранского стекла яркий разноцветный светильник. Андрей приобрёл несколько масок и картину с изображением веселящейся группы – девушка в белом парике и длинном белом платье, с завязанными глазами, выставив вперед руки, пытается кого-нибудь поймать; а вокруг неё беснуются люди в масках, плащах, куртках, камзолах и диковинных платьях. Контуры двух сплетающихся фигур – изображение, наложенное поверх основного, идущее вторым планом – это события, неизбежно следующие после того, как выбор сделан. Картина называлась «Мы выбираем, нас выбирают».

В последний день они отправились на прогулку по тому же маршруту, с которого началось их знакомство с городом. Дойдя до площади Сан-Марко, повернули в сторону Славянской набережной. Большой Канал, извиваясь в каменных берегах, пропадал в том необъятном нагромождении крыш, колоколен и куполов, имя которому – Венеция. Свет, падавший на золотого ангела Кампанилы, преломлялся снопом лучей. Был ясный синий день, кое-где застыли белые облака.

Если в других городах небо так далеко, оно где-то в самой вышине, в самой глубине, то в Венеции оно везде. Оно ласкает воду и землю, окутывает свинцовые купола и мраморные фасады, бросает в радужное пространство свои жемчуга и хрустали.

Возле гостиницы «Даниэли» они остановились, чтобы послушать флейтиста. Настраиваясь, музыкант сыграл несколько странных музыкальных фраз. Затем вдруг зазвучали красивые мелодии, в которых трели сверкали, как жемчуга и бриллианты на бархате. Под искусными пальцами флейта пела, не срываясь на слишком низкие ноты, тембр был её неизменно ровен и чист; казалось, слушатели внимали сразу и соловью, и музам, и человеку. Музыкант выражал, излагал, развивал свои мысли в музыкальной речи, грациозной и смелой. Он пел любовь, страх, бесцельные распри, торжествующий смех, спокойное сияние разума, острые стрелы мысли. Он пел Радость и Страдание, этих близнецов, склонивших свои головы над землей, и Желание, которое созидает миры.

Постояльцы, выходя из гостиницы, бросали ему монетки. Андрей последовал их примеру, и они вместе с Имоджин продолжили прогулку.

– Ответь мне, sweetheart, ты когда-нибудь был счастлив?